Assassin’s Creed. Origins. Клятва пустыни - Оливер Боуден

– Тута, не умирай, – повторил я.

Никогда еще я так не жаждал, чтобы мои слова возымели действие. Но одного страстного желания было недостаточно. Свет уходил из глаз Туты. Тогда пусть Тута возьмет с собой всю любовь, какую я испытывал к нему. Ведь ему теперь странствовать с богами. И пусть там ему не грозят опасности вроде тех, что погубили его здесь.

Руки Туты упали вниз. Веки дрогнули и закрылись. Голова склонилась набок.

Я достал из сумки белое перо. Туте они всегда очень нравились и забавляли, как маленького. Над своими действиями я сейчас не раздумывал. Перо я приложил к мокрой от крови тунике и шепотом произнес клятву, пообещав отлетающей душе Туты, что скоро его кровь на пере смешается с кровью его отца.

Когда я вскочил на ноги и пустился бежать, меня окликнул кто-то из зевак, но я даже не обернулся. Может, вначале вернуться домой и сообщить о случившемся? Пусть боги меня простят, но я решил прежде всего исполнить просьбу умирающего. Кровавый след, оставленный Тутой, от одного вида которого у меня сжималось сердце, помогал мне не сбиться с пути.

Несясь по улицам, я благодарил богов за нынешнее запустение Фив. На меня почти не обращали внимания. Ближайшие прохожие, видевшие следы крови на моем лице, в ужасе отворачивались. Раза два меня даже окликнули. Но никто не расспрашивал меня, в чем дело, и не пытался задержать.

И вдруг я наткнулся на отца Туты. Он еще не успел вернуться к себе. Пошатываясь, Панеб брел по улице. Был ли он и сейчас вооружен? Ножа в руках или за поясом я не увидел. Со спины этот негодяй ничем не отличался от любого другого неопрятного и немолодого пьяницы. Бока его туники были в пятнах. Наверное, оттирал кровь Туты с рук.

Отметины убийцы.

Я пробежал еще немного и остановился у него за спиной. Теперь, когда Панеб находился в поле моего зрения, я задумался о дальнейших действиях. Я ощущал тяжесть ножа на поясе. Вытащить и пустить в ход… все это сильно отличалось от сражения в логове Менны. Я ведь не убивал Максту. Он умер сам. Я не знал, хватило бы у меня духу его убить. Судьба все решила за меня.

Но сейчас я крадучись шел за человеком, да еще пьяным, чтобы стать его убийцей.

«Нет, это не просто пьяница, – мысленно говорил я себе, набираясь решимости. – Это гнусная и опасная тварь. Это убийца».

Я пообещал Туте отомстить. Так ли надлежало поступать меджаю? Я должен был отплатить. Семья моего брата нуждалась в защите. Это главное.

Я прибавил шагу. Панеб остановился на углу, затем свернул на боковую улочку. Его походка была тяжелой, шаркающей. Он опирался о стену из выщербленного песчаника. Возле самой стены стояли глиняные сосуды. Панеб заметил их, лишь когда опрокинул и они шумно покатились в сторону. Тогда он нагнулся и стал их собирать, чтобы вернуть на место. Кроме нас с Панебом, на улочке не было ни души. Даже воздух замер.

– Повернись лицом к своему убийце, – произнес я, и мои слова разлетелись, как камни.

Панеб застыл на месте, потом возобновил свое занятие, потянувшись за очередным сосудом.

Я услышал гнусавые звуки, похожие на… всхлипывания?

– Я пришел отомстить за твоего сына, – сказал я, подходя ближе.

– Ну так давай, – прогнусавил он. – Подходи и закончи то, ради чего пришел. Смелее.

– Повернись ко мне, – потребовал я.

Сжимая нож, я сделал еще шаг. Мне хотелось закончить все это как можно быстрее. Но при всей своей ненависти к убийце Туты я не мог ударить Панеба в спину. Мне вспомнились слова Хенсы и жрицы. Позволительно ли меджаю убивать ударом в спину? Не все ли равно, как расправляться с противником?

Мне хотелось, чтобы Панеб знал и видел своего убийцу. Пусть поймет, за что это ему и почему его жизнь обрывается подобным образом.

– Что, не решаешься? – сквозь всхлипывания спросил он. – Не можешь убить меня, не видя моих глаз? Я тебя понимаю, парень. И уважаю твои чувства.

– Повернись ко мне лицом, – произнес я, крепко стиснув зубы.

Мне казалось, что я держу не нож, а раскаленную кочергу. Пальцы впились в рукоятку. Кажется, я ощущал ее не только кожей, но и суставами. Этот мерзавец, способный убить ребенка, так ничего и не понял.

– Ладно, твоя взяла, – сказал он. – Сейчас повернусь.

Поворачивался он медленно: я успел разглядеть полузакрытые глаза, всклокоченную бороду. Лицо Панеба напомнило мне Туту, что лишь усилило мою ненависть к этому пьянице.

И вдруг он, словно змея, атаковал меня.

В последнюю секунду перед броском я заметил, как Панеб, кряхтя, схватил с земли ближайший сосуд и швырнул, целя мне в голову.

Я успел выставить плечо, о которое сосуд и разбился. Я вскрикнул от жгучей боли. В другой руке Панеба мелькнул нож, с которым он двинулся на меня.

Мне вспомнилось, как мы с Айей долгими часами упражнялись на деревянных мечах, снова и снова отрабатывая боевые навыки. Конечно, мы успевали и во что-то поиграть, и посмеяться (я уж не говорю про поцелуи), но от занятий не отлынивали никогда.

И что странно: мы постоянно говорили об отце Туты. Он был нашим невидимым противником. Мы помнили о нем, совершенствуя свои навыки. С тех самых пор, как я впервые столкнулся с ним в Завти, мысли об этом злодее не давали мне покоя.

Но сейчас он был вполне видимым противником и готовился броситься на меня – не с деревянным мечом, а со стальным ножом. В Завти, отбиваясь от него, я чувствовал страх. Сейчас я знал, что могу одолеть Панеба. Страх тоже был, однако иного рода: я боялся возможных последствий. Но чувствовал себя при этом подготовленным, опытным. Пусть мой опыт был зачаточным, далеким от навыков настоящего меджая, он мне очень пригодился. Я легко отразил нападение Панеба и со всей силой ударил его по руке, выбив нож. Тот отлетел, звякнув о камень.

Я получил преимущество, которым сразу же и воспользовался. Я метнулся к Панебу, одновременно ударив его ножом прямо в сердце. Убийца Туты вскрикнул от боли.

Его рот широко раскрылся. Округлившиеся глаза остановились на мне, а пальцы потянулись к моему лицу. Это были его последние движения перед тем, как оказаться во власти богов. Ноги Панеба подкосились. Он повалился на спину, увлекая меня за собой.

Я склонился над ним, по-прежнему сжимая рукоятку ножа, застрявшего у него в груди.

– Это тебе за Туту, – прошипел я и повернул лезвие.

Тело Панеба содрогнулось. Он в последний раз застонал и затих. Я убил его.

Потом я долго и напряженно думал о том, что убил человека. Вспоминал, как смотрел на угасающий взгляд Панеба, как потом достал перо, потемневшее от крови Туты, и окунул в кровь его отца, прошептав душе мальчишки, что клятва исполнена.

Много ночей я просыпался от кошмарных снов, а однажды, проснувшись, вытянул руки перед собой и держал их так, недоумевая, как они могли совершить столь жуткий поступок.