Когда распахиваются крылья - Екатерина Андреевна Самарова

решив, что знаешь Тёмку, и налепив на него бирку злого человека. Ты не захотел разбираться. Теперь не отворачивайся — смотри на результат своего выбора.

Удар. Безжизненный вскрик Тёмки.

— Я могу это остановить? — в ужасе пробормотал я, смаргивая слёзы и украдкой вытирая ладонями щёки.

— Нет. Теперь ты можешь только смотреть. Чтобы знать, как сделать так, чтобы в будущем это не повторилось.

Ещё несколько ударов ремнём. Тёмка уже не мог рыдать, только тяжело вздыхал каждый раз, когда пряжка ремня опускалась на его спину.

Вдруг откуда-то со стороны раздался шорох. Я оглянулся и с изумлением сообразил: а ведь в комнате находится ещё и мама Тёмки! Худая, с серым кислым лицом и растрёпанными волосами, собранными в косу, женщина подняла голову от подушки и хриплым спросонья голосом проговорила:

— Толик! Замучил уже! Выйдите на улицу и там отношения выясняйте! Здесь люди спят вообще-то!

— Заткнись, дура! — зло выплюнул Толик. — Как всегда ни черта не понимаешь, а туда же лезешь! Он рамку с фотографии деда разбил!

— Да хоть десять раз! — закричала мать Тёмки. — Чихать я хотела на твои фотографии. Сейчас соседям позвоню — пусть они вас разнимают, — она потрясала телефоном, чтобы Толя заметил.

Толя тут же охолонул и тихо опустил ремень. Наверное, разбираться с соседскими мужиками будет потяжелее, чем со своим сыном, со смесью отвращения и ярости подумал я.

— Ладно! Хватит на сегодня воспитания, — громко сказал он и бросил сыну: — хватит ныть! Быстро убрал тут все! Все осколки в мусор, фотографию пока в шкаф, завтра после работы подберу ей рамку.

Мать Тёмки недовольно опустилась на подушку и укрылась одеялом — все остальное её уже не волновало. Толя, помедлив, прошёл мимо нас на кухню, вытащил что-то из холодильника, накинул тулуп и вышел на улицу. Тёма ещё некоторое время сидел неподвижно, изредка всхлипывая, а потом тяжело поднялся и тоже прошёл на кухню. Оттуда он вернулся с веником, совком, мусорным ведром и тряпкой. Дрожащими руками, красными и наливающимися лиловым, он свалил крупные осколки в мусорное ведро, потом кое-как протёр стол тряпкой.

— Да что ты там ковыряешься? — не вытерпела его мать. — Никакой жизни с вами нет, — с этими словами она поднялась, вырвала из израненных рук сына, не обращая внимания на синяки и красные разводы на них, веник и совок и быстро убрала все сама. Потом отнесла все на кухню, вернулась и грозно сказала:

— Иди быстро спать, я выключаю свет. И чтоб ночью не ныл!

Тёмка, ни сказав ни слова, прошёл в свою маленькую комнатушку и поправил занавеску. Его мать, проследив за ним твёрдым, ни разу не смягчившимся взглядом, выключила свет. Комнату опять заволокла душная и жаркая темнота — как будто ничего и не случилось.

— Пожалуй, на этом все, — тихо проговорил Гоша за моей спиной, так что я даже подпрыгнул от неожиданности. — Больше нам здесь делать нечего.

Он положил руку на моё плечо и жестом указал на дверь. Потрясённый, на автомате, не соображая почти ничего, я вышел из дома, прошёл по коридору веранды, вышел на улицу. Гнилые сырые доски и прошлогодняя трава отливали серебром при свете единственного фонаря, как будто на них просыпали бисер. Или осколки стеклянной рамки. На улице слегка моросило, но было свежо и прохладно — совсем не так, как дома у Тёмки. Мы в полном молчании прошли мимо спящей собаки, вышли за ворота и пошли вниз по дороге до перекрёстка. Гоша ничего не говорил, а я не мог поймать в голове ни одну мысль — все вёрткими рыбками уплывали, как только я пытался нащупать хоть одну. Перед глазами все ещё стояли заплаканные глаза Тёмки, его руки в страшных красных разводах, ремень, опускающийся на спину с одинаковым интервалом, спокойно и размеренно, как тиканье часов, и от этого ещё более жуткий. Я никогда не видел такого. Я никогда не думал, что такое вообще может быть.

— Это происходит часто? — в обход мозга выпалил мой рот, когда я ещё даже не успел сообразить, что я хочу спросить.

— Часто, — ответил Гоша. — Не так, как сейчас — все-таки Тёма не каждый раз разбивает рамку от фотографии его прадеда. Но ты должен понять: Тёма, в отличие от тебя, не знает, что это такое — поддержка родителей. Зато он прекрасно знает, что такое страх перед родителями. Он хорошо научился жить с этим.

— Но я все равно не понимаю! — выпалил я. — Ведь Тёмка — сильный! Ему, блин, уже шестнадцать лет! Почему он не может… ну не знаю… пару раз стукнуть по папашиной башке? Почему он просто ревел? Как… Как баба… — я вдруг осознал, что говорю то же самое, что говорил Тёмке Толя.

— На этот вопрос ты тоже сам знаешь ответ, Вася. Да, в глубине души знаешь, — Гоша кивнул в ответ на мой недоверчивый взгляд. — Потому же, почему и ты, когда видел, как отец бьёт сына, стал раздражаться не на Толю, а на Тёмку, когда он медлил с исполнением приказов.

— Откуда ты…

— Я же говорил: Я — это ты. Я чувствую, как чувствуешь ты. Я почувствовал, как тебя выбесило — да, здесь подойдёт именно это слово — как тебя выбесило, когда Тёмка не смог встать сразу по приказу своего отца. Когда Тёмка медлил. Нет, это не значит, что ты похож на отца Тёмки, — тут же ответил Гоша на мой незаданный вопрос, — это всего лишь значит, что ты испугался.

— Я не понимаю.

— Ты же знаешь, что такое страх? — вдруг спросил Гоша, повернувшись ко мне.

— Ну да… Кажется… — неуверенно проговорил я, сбитый с толку.

— Страх — это естественное чувство человека. Испытывать страх — не стыдно. Нет ни одного человека, кто бы ни разу не чувствовал страха. Не верь тем, кто говорит обратное. Но страх нужно — необходимо! — всегда держать в узде! Ты должен помнить: одно дело — это иногда испытывать страх, и совсем другое — жить в постоянном страхе. Каждому человеку я даровал такой необъятный спектр чувств и эмоций, каких я не испытаю никогда. Но страх — страх, Вася, это совсем другое. Страх имеет свойство поглощать все другие эмоции, и тогда человек уже не может испытывать ничего, кроме страха. Понимаешь, он выжигает тебя изнутри, до самого чёрного пепла, и даже тогда не остановится, пока не станет твоей сущностью, самим тобой — таким, каким я тебя не создавал. Страх никогда не даёт выдохнуть и делает тебя своим рабом. А отсюда уже все остальное.