Когда распахиваются крылья - Екатерина Андреевна Самарова

— Не расстраивайся, — просто сказал Гоша, — все эти твои слова я уже слышал.

— Тогда ты знаешь, что я хотел сказать?

— Знаю. И спасибо тебе за эти слова. Я не так чтобы часто их слышу.

Гоша грустно улыбнулся и провёл рукой по потрескавшемуся от старости стволу черёмухи, опять затрепетавшей, как невеста на выданье. Он сел на скамейку и жестом пригласил меня сделать то же самое. Помедлив, я осторожно присел рядом. Некоторое время мы молчали, смотря как солнце медленно опускается к горизонту, серебря своим лучами остатки снежного покрывала.

— Знаешь, — начал Гоша, — я пришёл сюда, чтобы сказать это: Я горжусь тобой, Вася.

От неожиданности я покраснел, а Гоша продолжил:

— Может быть, ты не до конца ещё понял моё творение — себя самого, но ты на верном пути. Вчера на мосту ты показал, какой ты смелый и отважный — ведь ты не побоялся выглядеть смешным, когда от твоего выбора зависела жизнь другого человека. Ты мог бы отвернуться, сделать вид, что не заметил, — и ком бы покатился дальше. Но ты смог остановить его, ты смог показать Тёмке, что не только страх движет людьми, но и другие, более яркие и приятные чувства. Ты почти смог сломать стену непонимания между Мишкой и Тёмкой — а это дорогого стоит, поверь мне. Только помни, пожалуйста, что вся человеческая жизнь — это череда выборов, в которой растворён твой главный выбор — между свободой и страхом. Тебе будет нелегко, ты будешь сомневаться и — что греха таить — ты будешь страдать — но знай: это того стоит. Быть человеком, быть свободным, чувствовать, любить, жалеть, радоваться… Творить, создавать этот мир вместе со мной — это того стоит.

— Я запомню, — просто ответил я, не зная, что ещё сказать.

— Ничего не надо говорить. Мне достаточно того, что ты понял. А дальше, вся твоя жизнь — зависит только от тебя.

Мы опять замолчали. Женька внизу закончил катать один ком — для головы снеговика, и начал другой. Второй ком был уже очень большим, поэтому мелкий изо всех сил кряхтел и пыхтел, толкая его в сторону, где ещё оставался нетронутый снег.

— Ты сейчас… уходишь? — осторожно спросил я, где-то в глубине души надеясь, что Гоша отрицательно покачает головой и скажет, что он ещё не всему меня научил.

— Нет, — ответил Гоша, и я на мгновение обрадовался. — Я никогда и не уходил. Я всегда был с тобой, с самого твоего рождения. Я — это весь мир вокруг тебя. Я — это люди, которые тебя окружают. Я — это ты.

Гоша показал на свой жуткий розовый свитер:

— А Гоша… Гоша — это только часть меня. Часть, которую ты можешь видеть и воспринимать. Настоящий Я — неизмеримо больше, чем Гоша. Как и ты — неизмеримо больше, чем о тебе знают.

— Я… Я думал, что ты всегда Гоша… Так в тебя было как-то легче верить, — неуверенно проговорил я.

— А тебе и не нужно верить в меня, — светло улыбнулся Гоша. — Тебе нужно верить в самого себя. В Женьку, в маму и папу. В Серого и Мишку. В Женьку Стерхову и Тёмку. В близких и родных. Во всех людей. Потому что самое дорогое, что есть у вас всех — это вы сами.

Я опять не нашёлся, что сказать.

— Ничего, — жизнерадостно ответил Гоша, — скажешь в следующий раз. Только в этот раз не кричи, пожалуйста, просто знай, что я всегда тебя услышу. Между прочим, — заметил он вдруг, — ты заметил, какая сегодня хорошая погода? Снег в конце апреля, — это, конечно, слегка странно, но я хотел, чтобы новую главу своей жизни, главу о свободном и творящем человеке, ты начал с чистого и белоснежного листа.

Золотистые глаза Гоши, в которых отражались последние яркие лучи тёплого апрельского солнца, снова засияли отдалёнными искорками — как будто свет фонарей на тёмной улице. Он улыбнулся — и таким я запомнил его навсегда: как будто светящимся изнутри, мягким, понимающим… Родным.

— Ва-а-ася-а-а! — возмущённо заорал снизу склона Женька. — Помоги уже-э-э! Я не могу перевернуть третий ком! Он слишком большо-о-ой!

Я отвлёкся от своих ощущений и посмотрел на Женьку. Тот успел состряпать третий ком, который оказался ещё больше первых двух и доставал мелкому до пояса. Мелкий пыхтел, упирался ногами в землю и толкал изо всех сил, но перевернуть его ещё раз не смог. Я хихикнул, опять ощущая волну привязанности и любви к младшему брату.

— Я, наверное, пойду… — повернулся я к Гоше и тут же осёкся. На скамейке было пусто. Старая черёмуха замерла и сгорбилась, подобрав под себя сухие толстые ветки.

«Значит, ты всегда со мной? — подумал я. — Тогда спасибо тебе за все это! И… я побежал!». Я встал со скамейки и рванул со склона к Женьке. Мелкий тут же увернулся и запустил в меня снежком.

— Ага, значит, война? — спросил я, сминая рукой снежок.

— Война! — пискнул брат и со смехом и визгом запустил в меня ещё несколько снежков.

Мы весь вечер носились с криками по склону мимо нашего снеговика, пока наконец не стемнело. Когда на небе появились первые звёзды, я загрузил подуставшего брата на санки и покатил домой. На душе было удивительно тихо, спокойно и приятно, как будто я ощущал руку родного человека на плече. За спиной, легонько и почти незаметно трепеща, опять распахнулись крылья — как будто хотели поднять меня высоко-высоко.