Юрьев день - Станислав Хабаров

– Юра, – спрашивал его Вадим, – почему не может быть этого?

– Теоретически, – отвечал за Маэстро Взоров. – Вот Зайцев, положа руку на сердце, просто возьмет и скажет, что этого не может быть. И доказывать не будет, а просто скажет.

И тогда он с дурацким видом серьезно подтверждал:

– Да, не может.

– А это? – рисовал циклы Вадим.

– Может, но маловероятно.

– Вот так Зайцев решает все научные вопросы.

– А что? – подтверждал он тогда. – Так целесообразней.

Он многое себе позволял, за что теперь стало мучительно стыдно. Он вспомнил и День рождения перед отъездом, и хотя говорилось в шутку и смехом, но теперь вспомнилось со стыдом.

Перед отъездом был сиреневый вечер. Но когда он расстался с Борисом Викторовичем, закат уже обуглился. По сторонам над деревьями, над крышами блекли сиреневые полутона, а облака и дымы в боковом свете казались фиолетовыми и засияли уже золотистым светом окна.

Он вернулся к пахнущим краской дверям общежития. В общежитии красили стены. Здесь был какой-то перманентный ремонт. На лестничных площадках были разложены листы плотной бумаги, заляпанные белилами. А сторож и уборщица по совместительству и вахтёр – тётя Маруся, особенно много ворчала в эти дни.

Маэстро жил на самом верху в угловой комнате. Лестница шла вверх от общего коридора, совершая еще один оборот, за ней следовал маленький коридорчик – аппендикс. В его торцевой части было окно, а направо единственная дверь.

Периодически, пару раз в минуту окно вспыхивало оранжевым пламенем. Это зажигалась реклама на крыше соседнего дома. Впрочем, это была не реклама, а скорее предупреждение: «Не позволяйте детям играть с огнем». Сначала появлялись слова. Затем, словно подтверждая серьезность сказанного, вспыхивало рыжее неоновое пламя, а когда оно гасло, появлялись цифры телефона на случай пожара. Напоминание повторялось по вечерам каждые двадцать секунд.

При электрическом свете – мигание незаметно, а когда не спится, даже развлекает. Вспыхивает и блекнет экран потолка, блестящими точками сверкает лепной плафон и снова меркнет вокруг. И кажется, ты не один, и кто-то с тобой, кто тебя понимает, подмигивает дружески: мол, ничего, не падай духом, всё пройдёт.

В «аппендиксе» было тихо. Снизу из общего коридора доносились позвякивание гитары и смех. И когда неоновый свет умирал, под дверью выделялась полоска света.

«Ладно, – подумал Маэстро, точно завершая предыдущие разговоры. Высплюсь лучше».

В комнате не было пусто. Стол, занимавший центральное место, вопреки обыкновению, был чист и застлан суровой, видавшей виды скатертью. Лампочка под потолком, огороженная бумажным абажуром, бросала стесненный свет только на стол, на кроватях, стоявших вдоль стен, был полусвет, а стены были совсем темны.

На койке, застланной грубошерстным тёмно-малиновым одеялом, в углу, рядом со шкафом сидели: Марат из соседней комнаты и Чембарисов, неизвестно как попавший сюда.

– Давай, ходи, – требовал Марат, – или сдавайся. Я тебе говорю.

Он говорил это так грубо и громко, что казалось: сейчас он встанет, опрокинет доску с кубиком и фишками, и начнётся потасовка.

– Вежливей, – проходя, заметил Маэстро. – А то давайте-ка валите отсюда. И нечего шуметь.

– Это голос у меня такой грубый, – оправдывался Марат, кидая кубик с цифрами.

А Чембарисов, оторвав взгляд от доски, сказал своим театральным голосом:

– А вот и любимец публики. Ждём его, ждём.

– Играйте, – ответил Маэстро и, оценив положение, добавил: – Ну, кто так ходит… Марс…

– Ничего не поделаешь, – развел руками Чембарисов, и опять показалось, что он не расстроился и не горит азартом реванша. И это выглядело странно. – Ничего не поделаешь: значится так на небесах расписано.

– Я сейчас, – добавил он, собирая фишки и поглядывая на Маэстро. А Марат спросил, скрывая зевоту, должно быть из вежливости:

– Чемодан собрал?

– Ещё успею.

– Собирай, а то не успеешь, – многозначительно сказал Марат, а Маэстро, устав уже от многозначительности и советов, согласно кивнул. Жизнь в общежитии, вчетвером на двенадцати квадратных метрах жилплощади приучила его к покладистости.

В это время дверь отворилась, и вошел Славка, неизвестно как попавший в общежитие. За ним появился Тумаков, Захар и другие редкие гости. «Видимо, была грандиозная игра, – подумал Маэстро. – У кого же они играли?»

– А ты ничего устроился? – улыбаясь и чувствуя везде себя прекрасно, сказал Славка. – Это твоя кровать?

– Садись. Только моя не эта, – ответил Маэстро, но тут снова открылась дверь, и вошли Чембарисов уже с гитарой, Аркадий Взоров и Вадим.

Стол отодвинули в сторону, потом появился Марат с чайником, из которого пахло разогретым вином. И присутствующие, смеясь и споря, начали сновать по комнате, пока Вадим не поднял руку, и наступила относительная тишина.

– Чувствуете ли вы торжественность этого момента? – спросил Вадим, поднимая стакан с дымящимся глинтвейном. – Товарищи, он ничего не чувствует.

И слово «товарищи» вышло на этот раз у него длинным и укоризненным. Все зашумели, расхватывая стаканы и чашки, в которые разливал Марат.

– Тише, – сказал Вадим, – а то не слышно, как Зайцев хриплым и приятным голосом потребует выпить. А я опять тоже хриплым и приятным голосом спрашиваю: чувствуете ли вы ответственность данного момента?

– Чувствуем, – ответил Взоров, и все закричали: Да, конечно, чувствуем… А как же?

– Тогда можно начинать, – спокойно сказал Вадим. – Давай, Игорь. Ты можешь утробным голосом?

– Эт-то, пожалуйста, – с обычной ужимкой отвечал Чембарисов и вышел на середину комнаты.

– Эпиталама, – утробным голосом произнес Чембарисов и «а-а-а» долго дрожало в воздухе. Все неожиданно рассмеялись.

– Дорогу звуку, – попросил Вадим, – присутствующие расступились, и от Чембарисова потянулась к Маэстро узкая дорожка.

– Exеgi monumentum, – произнес Чембарисов и замолчал, и все ожидающе посмотрели на него.

– Зевсом рожденный в городе Новомосковске,

Мудрый с рожденья, отверг он мирские соблазны,

Циркулем круг очертивши своих интересов.

Зайцев – велик, интегралы берущий без счета

И продвигающий пешки на ферзевом фланге.

Сутками к ряду считал долготу перигея,

Будучи малой нуждой ежечасно томимый.

Разумом столь же он быстр, как быстр он в движеньях,

Взрыву подобный по коридору он мчится,

В импульс влагая свою хаотичность движений.

Импульсом массу на скорость как прежде считаем.