Привязанность - Изабель Фонсека

— Марку понравился бы этот фильм, — сказала Джин, заморгав от этого открытия в холодном ночном воздухе. — Жаль, что он никогда его не увидит. Никакого шанса.

Еще одно открытие: удовольствие поговорить о фильме после его просмотра. Марк терпеть не мог разговоров после фильмов. Подобно книгам, он считал их исключительно личным переживанием. И Джин полагала, что самые одинокие прогулки в ее жизни совершались не вдоль какого-нибудь исхлестанного ветром берега в Ирландии, а на протяжении двух кварталов по Парквею от «Одеона» до дома. Джин рассказала Дэну об извращенных правилах поведения после фильмов, которых придерживался Марк, — подчеркнуто, как будто горячность могла оправдать легкое предательство. Ей хотелось знать, согласен ли он с тем, что со всеми этими рекламными роликами и их обсуждениями, как сотню раз говорил Марк, обсуждение фильма слишком уж напоминает работу.

Единомыслие сохранялось: Дэн не только любил «посмертные воспоминания», ему, похоже, нравились те же самые фильмы, что и ей, пусть даже она инстинктивно усмотрела в этом худшее. Но, с другой стороны, Дэн был так дружелюбен, не может быть, чтобы он пытался провести ее, как Бриджет Джонс[57]. Неважно, что он припарковался за милю отсюда и что снова зарядил дождь; он понимал, что то, чего ей хотелось прямо сейчас, в этот уик-энд, было солнечным и ничем не осложненным. Она не собирались марать этот его дар какими-либо спекуляциями относительно того, хочет ли он на самом деле соблазнить ее или же просто поговорить о фильмах. Кому какое дело? Она просто говорила о фильмах.

— Черт!

Когда он ступила с поребрика, чтобы сесть в его машину, то ее левая нога по щиколотку погрузилась в лужу. Сапожки промокли насквозь и на этот раз восстановлению не подлежали. В маленьком автомобиле — черном «Фольксвагене-жуке», который она, будучи миссис Марк Хаббард, знала не только как некий старый драндулет, но и как «классический дизайн», она, стараясь не обращать внимания на свою промокшую ступню, все еще говорила, когда они свернули на мост, что отметало прежнее предложение пообедать где-нибудь на южном берегу.

— Я отвезу вас домой, — сказал он.

Джин, замолчав наконец, но не забывая о Китае туманных двадцатых годов, смотрела в окно на простиравшуюся внизу мерцающую лаву Темзы. Она не могла понять, разочарована она или встревожена: какой дом имел он в виду — ее или свой?

— В самом деле? — сказала она безучастным тоном, чтобы понять, что он имеет в виду, и разобраться в том, что она чувствует. Не будь идиоткой, сказала она себе. Майя Стаянович, скорее всего, набросилась на него. Такое, должно быть, происходит все время. В ее же случае он вежливо сопровождал жену босса, выполнял свою работу. На мгновение она даже имела несчастье предположить, что Марк попросил его, чтобы он за ней присмотрел, — из-за Скалли и своего отсутствия.

— Да, мэм. У меня в багажнике припасен великолепный обед. Прекрасный пикник, его собрала мать моей крестницы и моя дорогая подруга, Сара Мастоу. Боже, благослови Салли.

Мустанг Салли[58] . Старая подружка, предположила Джин, ничего пока не говоря. По крайней мере, он остается с ними друзьями. На секунду ей представилась та полнощекая рыжая девица, так глупо махавшая ему рукой в пабе.

— Оно и видно, что за вами хорошо присматривают.

— Да уж, так оно и есть. Вот что, мы можем поехать к вам, что немного ближе, или же ко мне, что я предпочитаю лишь потому, что у меня есть бутылка прекрасного вина, предназначенная для распития на прекрасном пикнике. Пулиньи-Монтраше 1988 года. И микроволновка, которая, пари держать готов, не испортила бы даже блестящего декора Хаббардов.

— Что ж, на винном фронте вы правы — не думаю, чтобы у меня осталось хоть что-то еще после вчерашнего вечера с Вик.

Чтобы почтить давешнюю игру Мэг Райан, Джин не возражала против того, чтобы изобразить любительницу выпить, но она совершенно не была уверена ни в его тоне — разве «декор» не является оскорбительным словцом? — ни, если уж на то пошло, в том, стоит ли ей к нему ехать. Разговаривая с Марком, она не упомянула о своей встрече с Дэном: думала, что сумеет еще от нее отвертеться. Отдаленная возможность того, что это он устроил их свидание, делало это умолчание неловким. Но это опять-таки просто паранойя с ее стороны. Почему бы ей не пойти на фильм, смотреть который никому, кроме Дэна, не пришло бы в голову, — и, в самом-то деле, не перекусить после этого? В любом случае, если все это организовал Марк, то он мог бы найти способ похвалиться своей заботливостью.

Дэн был очень умелым и внушающим уверенность водителем, отметила она, наслаждаясь ускоренным просмотром видов влажно лоснящегося ночного Лондона. Внезапно все совершенно прояснилось. Она была голодна и хотела обедать. Если бы Дэн оказался у нее, она, может быть, не смогла бы его выставить. То, что они ехали к нему, означало, что она сможет уйти.

— Уже поздно, — сказала она. — Вы в самом деле думаете, что это хорошая идея? Я хочу сказать, что все было великолепно, но, может, теперь мне лучше просто отправиться домой?

Дэн промчался мимо поворота на Кэмден-Таун.

— Не беспокойтесь. Я отвезу вас обратно, — сказал он, не отрывая взгляда от дороги.

— Очень хорошая мысль.

У Джин не было намерения помогать ему накрывать на стол или разогревать провизию, предназначавшуся для пикника, да она и не чувствовала уверенности, что сможет этого дождаться. Замерзшая и изголодавшаяся, она заглянула в индустриальный холодильник, где обнаружила витамины, пленку, сок, маринованный лук, банку зеленых оливок, приправленных миндалем, и ополовиненную жестянку сардин. Она набросилась на единственную возможность — на оливки — и почти покончила с ними, прежде чем он протянул руку через ее плечо и, несмотря на ее смешливый, но искренний протест, сунул в банку два пальца, урвав последнюю оливку для себя.

Целым рыбным пирогом и двумя бутылками Монтраше позже Джин расхаживала босиком по совершенно модерновой квартире Дэна, расположенной на четвертом этаже. На чердаке, предположила она, исходя из ее открытой планировки и неоштукатуренной кирпичной кладки, но ряд двухарочных окон, впускавших косые лучи лунного света, заставил ее пересмотреть свое мнение.

Он снял с нее сапожки и большим белым полотенцем прямо через колготки растер ее промокшую в луже ногу. Потом она сняла колготки, потому что он был прав, она «никогда не согреется в этих мокрых шмотках», и его манеры оставались уместными — словно бы спортивный врач обращается к получившему травму спортсмену.

С высохшими наконец ногами и закрытыми глазами — ей было предложено угадать ингредиенты — она ела теплые, пахнувшие ванилью сливы, покрытые медом и вином, которыми Дэн кормил ее с ложки, сидя по другую сторону длинного черного лакированного стола, и что ей следовало сказать, поднявшись, чтобы отнести тарелки в раковину, так это «Мне надо идти». Это она и говорила во второй раз, чуть слышно и в стену, отвернувшись от него и нагнувшись, чтобы рассмотреть обрамленный и почти невидимый карандашный рисунок обнаженной натуры, висевший напротив арочных окон. Когда она распрямилась и повернулась, чтобы сказать то же самое снова, Дэн стоял очень близко. Он не шагнул к ней, просто поднял руки, чтобы найти ее талию. Его язык, когда он поцеловал ее, вошел в ее рот с убедительным обещанием: он собирается поиметь ее, причем очень скоро, и главным из чувств, которые испытала Джин, было облегчение от того, что этот вопрос улажен.