Секрет каллиграфа - Рафик Шами

Никто не знал, что Назри с детства дал себе обет ни к кому не прикипать душой, а если, случалось, осмеливался его нарушить, любимый человек все равно оставлял его. Маленьким мальчиком он глубоко почитал своего отца, мать же была для него одной из многих женщин отцовского гарема. Он оценил ее лишь годам к двадцати, осознав все ее достоинства, и уж тогда стал превозносить сверх всякой меры. Свою третью жену он взял лишь за то, что она нравилась матери. Назиме и впрямь отличалась покладистым характером и имела хорошо подвешенный язык, однако, к его огорчению, была слишком непривлекательна. И что же сделала мать, вместо того чтобы порадоваться их союзу? Она умерла на следующий день после свадьбы.

Он часто размышлял над тем, что за проклятие преследует его. Или любовь — бездонное озеро, которое человек всю жизнь засыпает свадьбами и семейными хлопотами, чтобы не утонуть в нем? Самыми желанными для него оставались женщины, которых он не мог заполучить. А жены? К первому браку его принудил отец, ко второму — пистолет брата невесты, а третий он заключил, повинуясь желанию матери. О любви ни разу речи не было.

Снова и снова приказывал себе Назри не любить Асмахан, чтобы не потерять ее. Но каждый раз, блаженствуя в ее объятиях и утопая в ее голубых глазах, он терял контроль над собой. Иногда он даже громко пел, лежа с ней в постели, хотя и знал, что голос у него ужасный.

— Ты можешь кричать, как Тарзан, — это смешно, — сказала она как-то раз. — Только прошу тебя, не смотри на меня сальными глазками. Я боюсь тебя такого и начинаю подумывать о том, чтобы заменить тебя каким-нибудь старичком, чопорным и безопасным.

Назри смущенно улыбнулся и с тех пор старательно прятал свои чувства под маской безразличия.

— Можете ли вы подобрать слова так, чтобы любовь, которую они скрывают, проникала прямо в сердце, не рискуя показаться смешной разуму? — спросил он как-то раз Хамида Фарси.

В этот жаркий майский день Назри настроился на обстоятельный разговор с мастером. Он хотел заказать тому каллиграфию с полным именем Асмахан и особенно изысканное сопроводительное письмо.

— Как же слова достигнут сердца, минуя ворота разума? — спросил его Фарси.

Сейчас он работал над заголовком какой-то книги. Назри зачарованно следил, как он выводит тени составлявших его букв. Они появлялись там, где должны были бы быть, если бы свет падал со стороны левого верхнего угла. Под пером мастера заголовок на глазах обретал третье измерение.

— Так же как каллиграфия радует душу, даже если не можешь ее прочитать, — ответил на его вопрос Назри.

Фарси вздрогнул и поднял глаза. Он не ожидал услышать такое от полуграмотного толстосума. Повисла напряженная тишина, которая длилась от силы пару минут, но для Назри растянулась в вечность.

— Это совсем другое, — наконец сказал мастер. — Каллиграфия воздействует на мозг посредством внутренней музыки, а потом уже открывает путь к сердцу. Как мелодия, которая ни о чем как будто не говорит, делает вас тем не менее счастливым. — (Назри ничего не понял, но кивнул.) — В любом случае не будет ошибки, если подарить ей известное стихотворение о любви, и чем древнее, тем лучше, — продолжал Фарси. — Всегда можно представить дело так, что вы посылаете его просто потому, что оно вам понравилось. Конечно, оно не минует ворот ее разума. Любовное признание нельзя провезти контрабандой.

— Всегда надежнее выражаться двусмысленным языком поэзии, — заметил Назри.

Он видел эту фразу в утренней газете, и она ему приглянулась. В заметке речь шла об одном высказывании нового главы государства, известного своей манерой злоупотреблять эзоповым языком.

— Это срочно? — поинтересовался Фарси.

Недавно он получил почетное задание от министерства переработать все школьные учебники в духе демократии и убрать из них любое упоминание о президенте Шишакли. Но лишь только собрался он пожаловаться господину Аббани на занятость, как тот неожиданно резко оборвал его:

— На сегодняшний день у вас нет более срочных дел, чем заказы Аббани. Парламент подождет. Надеюсь, вы со мной согласны?

И Хамид Фарси повиновался, потому что Назри платил ему в десять раз больше любого другого ценителя его искусства.

Уже на пятый день Асмахан получила украшенную изящной рамкой каллиграфию известного любовного стихотворения Ибн Саидуна. Как всегда, она нашла ее восхитительной, а сопроводительное письмо тронуло ее до слез. Назри стоял посреди комнаты и наблюдал за юной проституткой, пораженной его подарком. Он видел, как растаяла ледяная клетка ее равнодушия и Асмахан выпала из нее прямо в его объятия.

— Сегодня делай со мной что хочешь. Ты господин моего сердца, — сказала она и отдалась ему с такой страстью, как никогда раньше.

Назри провел у нее всю ночь, а наутро она отказалась брать у него деньги.

— Этим письмом ты вернул мне то, что украл у меня мир, — прошептала она и поцеловала его в губы.

Выйдя на улицу, Назри еще некоторое время постоял под дверью ее дома, вспоминая прекрасную грудь, губы и духи, которыми она сбрызгивала свои волосы после купания. Теперь он не сомневался, что Хамид Фарси послан ему на счастье.

Господин Аббани жестоко ошибался. Но мог ли он об этом знать, когда, одурманенный счастьем и ароматом жасмина, как на крыльях летел от Асмахан в свой офис?

Хамид Фарси оставался Нуре чужим не только в первую брачную ночь, но и во все последующие, вплоть до самого ее бегства. Все заверения добропорядочных женщин о том, что «стерпится — слюбится», остались для нее не более чем благими пожеланиями. Можно привыкнуть к мебели, дому, даже к своему одиночеству. Но как привыкнуть к чужому тебе мужчине? Ответа на этот вопрос Нура не знала.

В постели он бывал обходителен и осторожен, но тем не менее не стал для Нуры родным. Она буквально задыхалась, лежа под ним, ей не хватало воздуха. А отчужденность ранила ее еще больней.

Когда все свадебные угощения были съедены, песни перепеты и последние гости ушли, праздник обернулся обыденностью и тоской. Теперь Нура смотрела на Хамида другими глазами: как будто ее жених незаметно покинул дом, а его место занял совершенно незнакомый мужчина.

Нура сразу заметила, что Хамид никогда не слушает женщин, ни чужих, ни собственной жены. Не обращая внимания на ее слова, он говорил только о своих делах, больших и малых. Похоже, Нура интересовала его в последнюю очередь. Когда же она попробовала расспросить его о работе, он пренебрежительно махнул рукой:

— Это не для женщин.

Любое ничтожество мужского пола он ставил выше своей умной супруги.

Вскоре она вообще перестала с ним разговаривать.

Нура мучительно привыкала и к его жесткому распорядку. Хотя ее отец управлял мечетью, он никогда не торопился и вообще не придавал большого значения течению времени. Именно такое поведение ее муж считал признаком упадка арабской культуры. Он ненавидел выражение «на днях», которое так часто используют люди Востока, назначая деловые встречи и определяя сроки заказов.