Медики шутят, пока молчит сирена - Борис Горобец

Гельфанд был гениальный человек. Есть характерная черта гениев. Нормальный человек не может говорить и одновременно слушать чей-то разговор. Вот Гельфанд ведет семинар, ты выступаешь, что-то говоришь. В это время он громко с кем-то разговаривает, по рядам ходит, потом раздается знаменитое гельфандовское: „Слушайте, что он нам рассказывает? Я ничего не понимаю“. Ну, ты же, черт бы тебя побрал, не слушал!

„Ну, хорошо, давайте я вам расскажу, что он тут плел“.

И Гельфанд, перебив докладчика, начинает пересказывать не только то, что тот рассказал, но и те выводы, которые мог бы сделать докладчик, если бы он был умнее, из того, что он еще только собирался рассказать. От этого могла башка треснуть. Как же он уловил? Ведь он же в это время разговаривал! Неважно. Разговаривал, но слышал. Бывают люди такого сорта. И вот Гельфанд решил заняться биологией. <…>

Что сказать о нем? Что Гельфанд хам — это все равно, что ничего не сказать. Он груб до безобразия. Это я знал. Но он как-то сказал: „Давайте, организуем семинар по клеточной дифференцировке!“ Это был первый человек, с которым мы обсуждали новую причину лейкоза. Потом на семинар пришел будущий академик Спирин, будущий академик Абелев, потом Нейфах Саша, потом Атабеков, нынешний академик, Скулачов, нынешний академик. Ну, черт с ними, что они академики!..»

* * *

М. С. Дульцин (1904–1969)[44]

А. И.: «Марк Соломонович смотрел больную у меня в „Биофизике“ с тяжелейшим мононуклеозом. Гипертермия и эти клетки с нуклеолами. А девчонка была молодая, дочка врача. Не идет она ни черта, ни на чем. Ну, стероиды не принято давать при этом. Пригласили Марка Соломоновича, он посмотрел, говорит:

— Андрей Иванович, все-таки это какая-то нехорошая вещь. Все-таки похоже на ретикулез <устаревшее название гемобластозов>.

Я говорю:

— Марк Соломонович, похоже, но нет.

Он, так улыбаясь, говорит:

— Ну, может, дадим немножко 6-меркаптопурина.

Я говорю:

— Да, конечно… Но не дадим!

Это ужасно, понимаете. Больная горит, 40°, железы вот такие! В крови — черте что! — клетки с нуклеолами. Острый лейкоз?! Я ему говорю:

— Понимаете, раз „острый лейкоз“ с 40°, то можно не лечить, ничего не будет. Все будет в порядке, так острый лейкоз не протекает.

Ну, поговорили, разошлись. Но это <был разговор> на уровне Дульцина. А чего я фамилию называю? Если у Дульцина коленки дрогнули, значит, бывают ситуации, когда ты крайне неуверен в диагнозе и мечешься. Бывают, но лечить тогда нельзя. Дергайся, но не лечи. Это был конец 1960-х годов».

С. 306

* * *

П. Д. Горизонтов (1902–1987)[45]

А. И.: «Петр Дмитриевич Горизонтов был профессором кафедры патофизиологии 1-го Меда. И еще он был ветеринаром. Уланова подвернула ногу, она у нас тут где-то выступала. И ей говорят, что, мол, у нас тут вправят.

Он берет ее ногу, что-то там делает, она взвизгнула. Он ей говорит: „Тпрру-у-у!.. Мать твою так!“».

С. 715

* * *

М. Е. Жаткевич удаляет эмболу из легочной артерии

А. И.: «Я вспоминаю нередко Михаила Евгеньевича Жаткевича, который первым в нашей стране удалил эмболу из ствола легочной артерии. <…> Он страдал избыточной скромностью, ничего никогда не защищал. Ни кандидатской — ничего! Вот не хотел, и все! Но это исключительный случай, это талантливейший хирург, совершенно выдающийся хирург. И он мог себе позволить удалить эмболу из легочной артерии, оперируя на поджелудочной железе, на толстой кишке, на средостении, на раке пищевода. Это Паганини. Но это исключение, это не правило.

Этот двухметрового роста Михаил Евгеньевич Жаткевич, хирург 71-й или 70-й больницы на Можайке. Я у него бывал, я его хорошо знал. Он был блестящий хирург, и он вынул тромб из легочной артерии, зашил, и больной остался жив. И когда ему сказали: „Ну, описывай!“, он ответил: „Нет, я не пишу, я не писатель“.

Описал это Малиновский Николай Никодимович. Статья идет за авторством — Малиновский, Жаткевич. А Малиновский, чтобы получить, так сказать, доступ к материалу, провел операцию на собаке. Сделал тромбоз и на собаке повторил операцию Жаткевича на человеке. Жаткевич умер от рака головки поджелудочной железы».

С. 766

* * *

М. И. Перельман (род. 1924)[46]: рак или туберкулез?

А. И.: «Когда Миша Перельман кладет снимок, он делает такой жест: раз! — и бросает снимок, и диагноз называет. Однажды я говорю:

— Миш, это туберкулез!

— Андрей, это типичный рак!

— Мишенька, ну, конечно, это типичный рак, только это туберкулез!

Разница в одном — я знал больную, а он знал снимок. Ну, хорошо, я же не буду оперировать, ну, лечи! Оказалось — туберкулез. Это к тому, что по снимку отличить туберкулез от рака или первичного лимфогранулематоза легких не всегда удается. Но мы должны с вами хорошо знать границы доказательности. Сказать, что я ничего не понял, это хорошо. А сказать, что я понял, а на самом деле ничего не понял, это плохо».

С. 750

* * *

Когда оперирует Андросов…

А. И.: «Был хирург Сергей Сергеевич Юдин, у него был ученик, Павел Иосифович Андросов (1906–1969). Когда Юдина сослали в Новосибирск, то Андросов возил ему туда инструменты, чтобы он оперировал. Андросов — лауреат Государственной премии и членкор Академии. Вот Андросов оперирует, я стою сзади и дышу ему в затылок. Он был хирург высшего класса и человек хороший. Он поворачивается. Видимо, я где-то на него приналег, он говорит: „Андрей, я тебе не мешаю?“ Я вижу: там кишки горой, а надо зашивать живот. А после операции кишки в пузо не лезут, зашить не может, брюхо — тьфу! Ему говорят:

— Павел Осипович, перитонит!

— Молчи! Когда оперирует Андросов, он может плюнуть в брюшную полость, зашить и перитонита не будет.

Берет иглу, тыкает в кишки, газ выходит. Зашил, и все в порядке, никаких проблем. И не было перитонита, конечно, никакого. Идеальные руки».

С. 745

* * *

Профессор А. И. Борохов помнил все ИБ тяжелых больных