Мост бриллиантовых грез - Елена Арсеньева

– А вы, оказывается, любите дальние прогулки? Мы со Шьендаже притомились, следуя за вами.

Эмма глянула мрачно, исподлобья, спросила его откровенногрубо:

– Ну и какого черта вы за мной следовали?

– Я же сказал, что здесь живу, – с невинным видом вскинул онброви. – А вот вы что здесь делаете, госпожа моя? Насколько я понимаю, вашеобиталище – это комнатка для прислуги на рю де Прованс, дом три.

– А вам-то какое дело, где я живу, мсье? – все так же грубоспросила Эмма, еще надеясь, что он обидится. И уйдет, и оставит ее в покое.

– Мсье? – повторил он. – Вы забыли, что меня зовут Арман? Яназывал вам свое имя. Помните? Вы тогда были в черном костюме, да и прическа… –Он усмехнулся. – Прическа у вас была совсем другая! Но я еще тогда говорил, чтоваш подлинный стиль совершенно иной. Помните?

Эмма стояла, не поднимая глаз, потому что взгляд ее былполон ярости.

Конечно, она помнила!

Помнила, черт бы его побрал.

* * *

Это случилось примерно через месяц после того, как Эмма иРоман приехали в Париж. Для начала они обосновались на улице Оберкампф. Здесьжила давняя подруга Эммы, француженка Бриджит Казимир. Они познакомились столет назад… ну, сто не сто, а лет сорок – точно, когда двенадцатилетняя Эммапрочла в журнале «Пионер» адреса французских школьников, детей коммунистов,которые посылали братский привет детям из советской России и выражали желание сними переписываться. Надо думать, сначала эти десять юных парижан получаликорреспонденцию мешками. Другое дело, что девяносто процентов этих посланийсразу можно было отправить в мусорный ящик, потому что они были написаны нарусском языке да еще с огромным количеством грамматических ошибок. Однако ЭммаШестакова училась в специализированной школе – с изучением французского, былаотличницей, а потому написала письмо очень старательно. И получила ответ.

В 1964 году это было что-то невероятное: переписываться снастоящей француженкой! Правда, мама твердила, что из-за этой переписки у нихтелефон на прослушке и вообще они «под колпаком», однако Эмма не понимала, чтоэто значит, и продолжала писать Бриджит.

Девушки росли. У каждой была своя жизнь, но они уже не моглиотделаться от привычки обмениваться письмами. Для каждой эти письма сталичем-то вроде дневника, страстной исповеди, а потому Бриджит была осведомленаобо всех влюбленностях Эммы, о ее замужестве, разводе, о новом браке, ну а Эммавсе знала о страстной любви Бриджит к единственному мужчине, которого онасчитала достойным этого: Иисусу Христу. Стать Христовой невестой, уйти вмонастырь было заветной мечтой Бриджит. Однако она училась на медицинскомфакультете в Сорбонне, а уж потом приняла постриг и уехала с миссией КрасногоКреста в Африку. Бриджит то возвращалась в Париж, где у нее оставалисьродители, то снова уезжала. Все это время девушки, потом молодые, потомнемолодые женщины переписывались. Эмма побывала в Париже, и подруги смоглинаконец-то увидеться. Встреча не разочаровала их, а наоборот – еще сильнеепривязала друг к другу. В последний приезд Эммы Бриджит изготовила для неекопии ключей от своей квартиры и вручила со словами: «Мало ли что можетслучиться, вдруг ты приедешь в Париж неожиданно, так вот – я хочу, чтобы тыжила именно здесь, именно в моем доме!»

Это приглашение оказалось более чем кстати, когда Эмме иРоману с помощью Людмилы Дементьевой (царство ей небесное, бедняжке!) удалосьвыйти на след Андрея Илларионова. Он находился в Париже. Он жил на авенюВан-Дейк! Эмма с изумлением вспомнила, что бывала на этой улице. Во времяпоследнего приезда Эммы Бриджит сводила ее на рю Дарю, в знаменитый храмАлександра Невского – русскую церковь в Париже. Они приехали сначала на площадьМадлен, а потом долго шли по бульвару Мальзерб до очаровательного парка Монсо.Прошли сквозь него и оказались на прелестной улочке, застроенной особнякамидивной красоты: авеню Ван-Дейк. Здесь был один из престижных районов Парижа. Вэтих домах находились личные резиденции дипломатов некоторых государств, однакоБриджит с лукавой улыбкой сказала, что этот район почему-то очень полюбилирусские миллионеры, которые скупают здесь квартиры. Стоимость каждой из нихравна стоимости целого дома в другом районе или даже какого-нибудь небольшогозамка. Причем эти квартиры – хорошее вложение капитала, ибо район близ паркаМонсо навсегда останется престижным и дорогим, цены на недвижимость здесь будуттолько расти. Разумеется, Эмма немедленно забыла об этом разговоре, однаконемедленно же и вспомнила, как только услышала, что Илларионов живет на авенюВан-Дейк. Номер пять… Номер пять!

Этот адрес донимал ее, снился ей, пока она созванивалась сБриджит и просила выслать приглашение ей и ее пасынку Роману Константинову дляприезда в Париж, пока они оформляли визу, собирали вещи… Их здорово задержаловступление Романа в права наследства после отца. Эмме ни гроша не досталось,ведь ее брак с Константиновым не был зарегистрирован. Но Роман не делал ничегои не тратил ни рубля, не посоветовавшись с ней. Фирму ликвидировали, старуюродительскую квартиру продали. Роман перебрался в последнюю квартируКонстантинова, поближе к Эмме. А вырученные деньги обменяли на евро – онипригодятся в Париже для поиска Илларионова и пропавших бриллиантов.

В первый же вечер в Париже, едва бросив вещи в квартиреБриджит, они отправились на авеню Ван-Дейк. Улица оказалась коротенькой –несколько домов по одну сторону, несколько по другую. А вот и номер пять!Роману даже дурно сделалось при виде трехэтажного особняка в барочном стиле. Онрешил, что в эту вызывающую, невероятную роскошь обратились бриллианты ВалерияКонстантинова! Его бриллианты! Вернее, его и Эммы…

Насилу она Романа успокоила, воззвав к элементарной логике:даже если Илларионов открыл тайник, он еще не успел спустить его содержимое.Ведь, как им стало известно из последнего его письма Людмиле Дементьевой, онкупил эту квартиру два года назад. А бриллианты у него только с января. Естьшанс, что они еще целы.

Они долго разглядывали ряды освещенных и темных окон. Какиеогромные! Какая лепнина вокруг! Такое ощущение, что они смотрят на окна музея.На котором этаже живет Илларионов? Дома ли он? Вдруг раздвинутся тяжелые,присобранные шелковые шторы на одном из окон – и оттуда с вороватым видомвысунется благообразная румяная физиономия некоего русского господина?