Хроника потерянного города. Сараевская трилогия - Момо Капор

Боб Деспот, который всю жизнь занимался стариной и живописью, возобновил старые знакомства и занялся посредничеством в торговле антиквариатом, по которому внезапно обогатившиеся нелегальные поставщики оружия и боеприпасов просто сходили с ума. Во время Великой блокады был уничтожен средний класс, и на рынке появилось много антиквариата и произведений искусства. Боб стал тем, кого в таких делах называют «первой рукой» – посредником между бывшими владельцами и крупными торговцами антиквариатом. Поспособствовав продаже одного Брака периода кубизма и двух симпатичных рисунков Кокто, он купил картину Савы Шумановича 1938 года и перепродал ее в несколько раз дороже. Большую часть своих заработков (Бог ему в том свидетель) он отдавал Беле. Только после этого он мог есть сам и выпивать с более спокойной совестью. Он ждал, когда вновь сможет полететь, и каждую ночь ему снилось, как самолет парит над облаками. Оставляя дом, он вовсе не надеялся, что Бела остановит свой выбор только на одном из родителей. Но сегодня ночью, после годичного перерыва, Бела предъявляла ему одно обвинение за другим, одно тяжелее другого. Со стороны казалось, будто они улыбаются друг другу, почти рекламная парочка: девушка невероятной красоты, на которую лился золотистый свет «Югославии», и элегантный, исключительно воспитанный голубоглазый мужчина с сединой в волосах. Никто даже не мог предположить, что в него одна за другой впиваются невидимые острые стрелы. Боб, конечно, был далеко не святым, но в эти минуты он чувствовал себя святым Себастьяном с сотней тонких стрел в теле, из-под наконечников которых стекают тонкие струйки крови.

Короче говоря, он был виноват во всем, и в первую очередь – в несчастной юности Белы! Раньше она не могла бросить ему в лицо всю правду, потому что была еще ребенком, но сегодня ночью она официально стала взрослой, так сказать, зрелой личностью, и теперь ему пора услышать всю горькую правду! Ее легко было обмануть, говорила она, и слова, словно пулеметные очереди, настигали одно другое, легко было врать глупой девчонке и покупать ее расположение подарками из дальних стран, разными там сережками и тряпками, которые наверняка выбирал не он, а его бляди, лишь бы доставить ему удовольствие. В самом деле, разве мог он, мужчина, выбрать именно такое боди или платье для коктейлей от Клода Монтано?

– Ты успокаивал свою совесть! – бросала она ему прямо в лицо. – Вот чем ты был занят!

Неужели он верил в то, что откупится от нее жалкими алиментами, которые адвокат вручал ей с гнусной улыбкой, будто маленькой нищенке? Он убивал время в лучших отелях мира и на пляжах, ел в китайских ресторанах и был загорелым уже в марте, в то время как они с матерью мерзли в холодной квартире, потому что денег не хватало даже на отопление! Или он думает, что осчастливил ее походами на эти скучные обеды и ужины в дорогих и модных белградских кабаках, во время которых распускал перед ней хвост, знакомя ее с величайшими снобами города, которых она дико презирает? Да эти ебаные обеды, которые выставляли его перед обществом в выгодном свете, были просто настоящей мукой для нее! «Тебе бланманже или фаршированные блинчики?» И каждый раз избегал той единственной правды, которую все-таки надо сказать, прямо в глаза.

В глазах Белы сияло мерцающее бешенство победительницы, наносящей последний удар своей жертве. У пришибленного Боба здесь, на танцевальной площадке, обращалась в прах и пепел годами взлелеянная иллюзия дочерней, пусть даже и тайной, любви и обожания; он танцевал, стараясь не ступать на осколки своей мечты. Он не смог произнести ни единого слова.

Тут «Ностальгия» прекратила играть и грянула помпезный туш, который, несмотря на невероятную громкость, не мог заглушить грохот пульса, на каждое обвинение отвечающего мощными ударами в виске Боба. Краешком уха он слышал, как неутомимый Балканский объявляет начало какого-то конкурса на звание лучшей танцевальной пары «Югославии», обещая победителям семидневное пребывание для двоих «в солнечной Венеции – этой прекрасной королеве Адриатики», и все это благодаря нашей самой знаменитой туристической фирме, генеральный директор которой одновременно будет председателем жюри, составленного из нашей уважаемой публики. За длинный стол, украшенный, как иконой, рекламой турфирмы, уселись члены жюри, среди которых Боб увидел своего гимназического друга Чоркана, беженца из Сараево, который под сиянием софитов напоминал летучую мышь, пришпиленную гвоздями к стене мрака. Все, что он слышал, было многократно усилено колонками. До него доносились слова типа «маркетинг», «оффшорные компании», «круизы»… И все это время Бела не прекращала обвинительной речи.

– Да ты хоть понимаешь, кто ты такой? – спрашивала она сквозь слезы, закипая от злобы и отвращения. – Ты… ты предатель! Ты предал нас. Ты меня предал!

Словно ребенок, разбивший драгоценную вазу, Бела вдруг испугалась своих слов. Они стояли в толпе танцоров и молча смотрели друг на друга, не решаясь ни разойтись, ни продолжить начатую ссору. Бобу было неловко отправляться к столам выпускников, а ей казалось невозможным присесть за стол юбиляров. Третьего места для них не было, и потому им оставалось только стоять и ждать, чем все это завершится.

Бела глубоко и с облегчением вздохнула. Наконец-то она освободилась от тяжкого груза, который так долго угнетал ее. Но вдруг ей стало жалко этого раненого человека, ее случайного отца, который стоял перед ней, опустив руки, не в состоянии даже принять более приличествующую случаю позу. Целый год она ждала этого момента, тщательно подбирая каждое слово, которое она бросит ему в лицо при встрече, но сейчас от ее триумфа ничего не осталось, кроме пустоты и боли, вызванной общим несчастьем и бессмысленностью произошедшего. На плече его блейзера она заметила два седых волоска, и это тронуло ее: едва удержалась, чтобы не стряхнуть их.

– Папа… – попыталась произнести она, но голос подвел ее, оставив лишь бледный след на дрожащих губах.

– Нет, с меня на самом деле хватит! – сказал Боб. – Я тебе скажу кое-что: не бывает бесконечной любви. Я свою растратил до последней капли. Забудь, что у тебя есть отец, и отправляйся-ка за свой стол. Впрочем, меня не так уж и трудно забыть. Сообщи только номер счета, на который я буду перечислять тебе деньги. Чао!

Он отправился к своему столу. Голова налилась кровью, сердце бешено стучало, порываясь выскочить из грудной клетки. Он почувствовал, как трещит его череп. Дикая боль поднималась от грудины к горлу и сдавливала его. Не хватало воздуха. Он ощупал внутренний карман в поисках таблеток, которые прописал ему доктор именно на такой случай, но они остались в старом костюме. Смешно было платить смертью за элегантность! Хотя бы глоток виски… Но напитки были далеко.

В этот миг перед ним нарисовался Балканский.

– О, вы решили покинуть нас? – воскликнул он с отчаянием в голосе.

– Совершенно верно, я решил покинуть вас! – ответил Боб.

– Когда-нибудь ты пожалеешь об этом! – кричал откуда-то с верхотуры его отец. – Будут у тебя свои дети, и они рассчитаются с тобой за меня!

– Но ведь это невозможно, совершенно невозможно! – верещал Балканский. – Конкурс начался, и вы в нем участвуете! Неужели вы нам все испортите?