Пуговицы - Ирэн Роздобудько

Когда она оттуда вышла, удивиться пришлось мне. Она была настоящей красавицей. Это я заметил еще там, в горах. А теперь она вышла ко мне такая сияющая, с длинными рыжеватыми волосами, тонким нежным лицом, грациозная в каждом движении. Я смутился, как смущаются в присутствии особ королевской династии.

Вот так это было, так начиналось…

Всю ночь я просидел в кресле, глядя, как она спит. Думаю, она впервые за все время, прошедшее с нашей первой встречи, спала в нормальной кровати.

Больше я не отпускал ее.

Не знаю, насколько вы романтик и способны понять меня, но я чувствовал, что в мои руки упала звезда…

Когда — утром — я спросил, как ее зовут, она произнесла странное слово, некое странное созвучие: «И-е-ланум»…

Тогда я еще мало знал о ней, но понял, что ее необходимо вывезти отсюда. Вывезти, как вывозят старинные иконы и антиквариат. Нет, не подумайте, что я считал ее дорогой вещью или просто красивой женщиной. Поверьте, в своей жизни я видел и то, и другое…

Прошло почти полгода, прежде чем я смог легализовать ее, купив документы, и вывезти отсюда.

Мы переезжали из города в город. Я занимался научной работой, которая позволяла свободно передвигаться по стране. К исследованию искусства начала пятнадцатого века я добавил тему фольклора в старинной украинской вышивке, и это дало возможность путешествовать по отдаленным уголкам. На самом деле работу я закончил и вовсе перестал о ней заботиться. Все время я занимался Энжи. Она наконец заговорила, начала нормально есть…

Здесь я должен сделать признание. Однажды случайно (это было в парикмахерской какого-то маленького районного центра) я увидел вас по телевизору. Это было одно из многочисленных ток-шоу. Телевизор стоял посреди зала, и я невольно, как и другие клиенты, смотрел на экран. Ничего не воспринимал, пока не увидел фотографию Энжи.

Я едва удержался на месте!

В ту ночь я не спал… Тогда я уже знал, что Энжи ушла из дому, что у нее были вы.

Но не более. Кроме того, я боялся расспрашивать. Мои вопросы вызывали у нее такие приступы отчаяния, что приходилось пользоваться медикаментами. Я мечтал поскорее вывезти ее, показать лучшим психиатрам, которых знал лично.

В ту ночь после передачи меня мучил один вопрос: могу отдать ее вам?

Вопрос был риторическим. Ответ на него я имел однозначный. Но я видел ваши глаза! И если раньше я считал вас деспотом и злодеем, то теперь это впечатление развеялось.

Я понял, что-то не сложилось. Что-то на «высшем» уровне, о чем мне знать не стоит…

Вы, наверное, удивитесь, но я вас разыскал. Я хотел увидеть вас. Решение было нелогичным и почти женским. Ведь только женщины стремятся встретиться с соперницей, чтобы убедиться, что она… моложе и красивее. Но у меня была другая цель: хотел убедиться, правильно ли поступаю. Перед отъездом у нас оставалось несколько дней, которые мы провели в столице. Энжи не выходила из номера отеля, я улаживал дела. Наверное, вы хотели бы узнать, пытался ли я разыскать ее родителей? Могу ответить: да. И здесь все было в мою пользу. Мать находилась в психиатрической больнице, у отца уже была другая жена, и, судя по телепередачам, он был погружен в политические игры. Итак, оставались вы. И я подстерег вас у подъезда. Да, я видел вас… Вы вышли, пошли к своему авто, постояли, зажигая сигарету. Я впитывал каждое ваше движение. Только представьте, я бы подошел… и через час Энжи могла бы быть с вами. Я колебался только одно мгновение. За это мгновение я понял: не стоит. Не подумайте, что говорю так, чтобы оправдать свой поступок. Нет. Если бы Энжи могла быть счастливой с вами, я бы отступил. Но в вашей стране я сделал много странных наблюдений: мужчины здесь всегда требуют жертвоприношения.

Этого я никогда не мог понять! У вас удивительно красивые женщины, более того, они нуждаются в вас и склоняются перед вами, они пытаются стоять в тени и подавать вам полотенца, несмотря на то что устают и страдают не меньше. С материнских рук вы переходите в руки своих невест, оставаясь вечными детьми…

Я не мог бросить Энжи в таком мире! Я не хотел, чтобы она должна была оправдываться перед вами… Ни теперь, ни потом.

…Я отправлю вам это письмо, сотру ваш адрес и сразу изменю свой. Когда Энжи вернется из больницы, она не будет помнить, что писала вам. Надеюсь, что это было последнее психотерапевтическое обследование…

Я заберу ее через несколько недель. Я знаю, что она сядет в кресло на нашем балконе, я заверну ее ноги пледом, и она будет смотреть на океан… А я буду смотреть на ее трогательную тонкую шейку и чувствовать, что душа моя спокойна: я нашел то, чего мне не хватало в этом безумном мире.

И последнее. То, что написать труднее. Но я должен это произнести, а вы должны это знать: она не любит меня…

Прощайте!

Берлингтон, весна 2013 года

…Я говорил по телефону, прикрывая трубку рукой от звуков музыки, доносившихся из дверей отеля, и наблюдал, как она извлекает из сумки сигареты, щелкает зажигалкой.

— Как там Берлингтон? — спросила Марина.

Я не очень люблю отвечать на прямые вопросы, и она это прекрасно знает, но здесь не удержалась.

А как ответить на это «как там Берлингтон?».

Берлингтон как Берлингтон. Весь пропах сиренью.

Тихий городок в штате Вермонт в сорока минутах полета от Нью-Йорка. Настолько тихий, что поесть негде. Кафе так замаскированы, что не определишь, жилое это помещение или ресторанчик. Все утопает в зелени.

Пришлось ужинать в отеле, попросив вынести стол во внутренний дворик.

Жителей в отеле было немного, и мы сидели в прекрасном, заплетенном виноградом и засаженном сиренью саду одни.

Пока я говорил (пришлось дать некоторую справку о городе, мол, живет здесь чуть больше тридцати восьми тысяч человек в пятнадцати тысячах усадеб, а по данным на начало нового столетия средний возраст жителей этого уютного уголка составляет двадцать девять лет), она заказала по стакану виски (без льда) и быстро (слишком быстро, черт побери!) сделала глоток.

Я сказал в трубку, что разговор о возвращении вести еще рано, ведь фестиваль продолжается, вчера мы показали свою ленту и послезавтра ждем результат. Спросил, как там Даниил, пожелал доброго утра и, выслушав «доброй ночи», отключился.

— Ты опять куришь? — спросил ее.

— Нервничаю, — сказала она. — Давно такого не испытывала.

Она снова поднесла стакан к губам, но, заметив мой взгляд, с виноватым видом протянула его мне, чтобы чокнуться.

Я взял свой:

— За удачу!

— Ох, не знаю… — вздохнула она.

— Не верю! — сказал я сакраментальную фразу Станиславского. — Ты всегда знала, что делаешь.