Зеркальные числа - Тимур Максютов

А у Милены свой родной вес со школы был под семьдесят, да и драгоценностей да акушерскую зарплату много не купишь. Конечно, фирма снабжает изначальным капиталом, продуманной легендой, документами – это обычно и есть 1 кг 546 г. А вот остальное – термобелье, смарт всякий, оружие, наркота-антибиотики – чем меньше сам весишь, тем лучше можно подготовиться. И ладно если, как Милена или (привязалась) Мария Джамаль эта – отправляешься в девятнадцатый век или тем более двадцатый, тут-то уже покомфортнее и не так страшно. А если – как в прошлом году очередная декабристка отправлялась с мечтой непременно родить от Александра Македонского? Если бы у Милены такая была самоубийственная мечта, пришлось бы еще на пару килограмм худеть и усушиваться, чтобы оружие захватить, да учиться с ним обращаться, не говоря уже о том, что женщине без полной стерилизации в прошлое отправляться – большой риск покормить статистику родовой смертности…

Она передернула плечами, оглянулась, собиралась таки позвать полового и заказать блинчиков – парочку. Нет, три. Но обожглась о взгляд Батышева – он бокал поставил на стол и ее, Милену, внимательно рассматривал невозможными своими, серо-синими глазами чуть навыкате. Она ощутимо вздрогнула, отвернулась и испуганно уставилась в блюдце с большими аляпистыми цветами. Не надо было, чтобы он на нее сегодня смотрел, она и так от плана фирмы отступила, а в плане фирмы написано, что отступление от плана фирмы – прямой путь в страшную «зону темпоральной неопределенности», из которой открываются червоточины событий непредсказуемых и/или ведущих к фатальным последствиям, за которые фирма ответственности не несет, хотя она, впрочем, и так ее не несет.

По плану было так: Милена останавливается в гостинице города Н., где осенью 1843 года Батышев Д. С. провел целый месяц, ожидая вызова в полк, посещая провинциальные салоны и «пребывая в томлении по любви еще не случившейся, ненарочной, которая, кажется, ждет меня среди этих серых улиц и неопрятных заборов, манит своей возможностью, но все никак не явится». У Милены было с собою тщательно составленное рекомендательное письмо к влиятельной местной даме, графине Рожковой, от настоятельницы Спасо-Ефросиниевского монастыря, на днях скончавшейся игуменьи Евгении, представлявшей молодую даму «особой хорошо известной, благонравной и изысканной», своей дальней родственницей. Рожкова и должна была Милену представить Батышеву в своем салоне, а там уже было дело Милены явить ему любовь среди серых заборов. Список рекомендаций по явлению любви был на восемнадцати страницах, Милена его каждый вечер перечитывала, рассеянно постукивая по листу смарта. Комнату ей дали темноватую, заряжался смарт долго.

А сегодня не выдержала – захотелось на него посмотреть, прочувствовать все эти «первые разы», подпитать свою решимость – все она правильно сделала, любовь всего важнее, напрасно мама плакала, а папа кричал про Белку и Стрелку, космических первопроходцев. И не первой Милена была, а пятьдесят седьмой – технология отработана, письма и дневники от всех отправленных ранее найдены и проанализированы. Хотя, конечно, отбывая из своего времени в прошлое, ты одновременно продолжаешь проживать свою жизнь и мгновенно умираешь для всех остающихся, и они тут же могут отправиться и посетить место твоего вечного успокоения…

– Простите меня за грубость и пренебрежение манерами, – сказал Батышев, подсаживаясь за столик Милены и глядя ей прямо в глаза. – Но как только я взглянул на вас, меня тут же одолело странное предчувствие – что я вас знаю, что ваши черты мне знакомы и безмерно дороги, что…

Милена не дослушала – с ней случилось то, о чем она раньше только в книжках о благородных, тонко чувствующих девицах читала. В глазах потемнело и она повалилась из-за стола в обморок на сомнительной чистоты гостиничный пол, Батышев ее и подхватить не успел – голова сухо стукнулась о доски. Почти тут же пришла в себя, но ущерб уже случился, план фирмы «Рекорридо дель Темпо» растаял в неопределенности, потому что Батышев нежно поднимал ее с пола, усаживал за стол, расспрашивал о нервическом здоровье.

– Совсем ничего не кушают-с, – ябедничал половой Анисий, а потом нес по слову Батышева блинчики с семгой, и французский сыр, и грибы в горшочке, и бутылку сладкого вина. А Милена, дрожа от восторга, сидела рядом с тем, кого всю жизнь любила, и слушала смешные полковые истории, приобретавшие с каждым часом все более скабрезный оттенок.

«Пойдем!» – сказал Батышев, когда за окном стемнело, подождал, пока она расплатится, потом за руку повел Милену через переулок, между домами, через двор, к грязноватому заднему входу провинциальной гостиницы, где, присев на обрубок бревна, раскуривал трубку неприятного вида пожилой цыган.

– О, Митька опять с бабенкой! – обрадовался тот и противным голосом запел, – Митька с новенькой опять, будет новую… раз пять, бабу новую, хорошую, мордастенькую!..

Батышев отмахнулся от него, как от комара, засмеялся даже. Милена зачем-то тоже засмеялась, хотя ей не было смешно, а обиднее всего почему-то показалось про «мордастую».

Шагнула в открытую чуть скособоченную дверь, заспешила перед Батышевым по узкой темной лестнице. Пахло кислыми щами, несвежим бельем, мокрым деревом. Он до нее не дотрагивался, но ей казалось – она спиной чувствует жар его дыхания.

Батышев велел звать его Митей, удивился Милениному белью, но быстро сообразил главное – как все снимается и расстегивается. Милена думала – сейчас она ему покажет, на что способна раскрепощенная и искренне любящая женщина двадцать второго века, сейчас будет что-то потрясающее, необыкновенное.

Но было все как-то неловко, быстро и не особенно приятно, Милена так этому удивилась, что даже расстроиться позабыла. Митя тут же отвернулся к стене и заснул, похрапывая все громче и ритмичнее, а Милена лежала в темноте, в неудобной позе – кровать была узка, из окна сквозило, к тому же ей начало казаться, что за ногу ее покусывает какая-то блоха, или – она задрожала от отвращения – клоп. Лестница в этой гостинице была очень нечистой, может, и клопы водились.

Чтобы отвлечься, Милена начала составлять мысленный список – по чему она сильнее всего скучает, от чего она навсегда отказалась в надежде, что с нею произойдет вот именно то, что так буднично и невпечатляюще случилось полчаса назад.

Сеточка, соты-форумы, друзья-подружки, тиви.

Игромиры с сенсорным погружением, Милена особенно не увлекалась, но всегда знала, что могла бы – вот они, руку протяни, шестьдесят еврублей в месяц и летай, колдуй, мечом маши, из бластера пали или ковры плети хоть целыми сутками.

Машина – Милене нравилось самой водить, без автодрайва. Педаль топишь – и мчишься куда угодно под громкую музыку. Ах да, музыка – когда где хочешь ее можно слушать и танцевать…

Еда… Суши-роллы, например, или бананы-киви всякие. Доведется ли еще попробовать когда? Мыслями о еде, пусть и тоскливыми, Милена чуть успокоилась, забыла про клопов и задремала.

Наполовину проснулась от горячих, сухих пальцев Батышева на своей груди.

– Тсс, – сказал он. – Ты спи, спи, не просыпайся…

Милена не стала просыпаться. И вот тут-то ее и накрыло – когда она не старалась никому ничего показать или доказать, даже самой себе, а просто была сонной темнотой, принимающей другую темноту – просто женщиной, любой из миллиардов бывших и будущих, вообще без лица и судьбы, венерой палеолита – живым камнем с женскими формами. А он, невидимый в темноте, был просто проводником, раскаленным кончиком иглы мира, поршнем, качающим жизненную энергию плоти. Когда Милена начала кричать, он закрыл ей рот рукой и она сжимала ее зубами.