Ганзейский союз - Филипп Доллингер

Восточнее, в прусских городах, немцы также составляли подавляющее большинство. В Данциге в XIV в. кашубы и поляки составляли менее 10 % населения. Пропорция, несомненно, была выше в Торне и Кульме. Со второй половины XV в. интенсифицировалась польская иммиграция в города на Висле.

В странах Прибалтики положение было заметно другим. Хотя в Риге немцы составляли большинство населения (70–80 %), в Эстонии они составляли меньшинство. Скорее всего, таким же положение было в Дерпте и безусловно в маленьких городах. Необычный случай представляет Ревель. В XV в. в нем проживало довольно значительное шведское население; здесь немцы, шведы и эстонцы в начале XVI в. составляли соответственно треть, одну шестую и половину населения. Недавнее исследование, основанное на налоговых реестрах за 1538 г., позволяет сделать любопытные выводы о распределении национальностей среди различных социальных групп. Высший класс, состоявший из купцов и владельцев недвижимости (18 %) состоял целиком из немцев. Вероятно, так происходило с середины XIV в. Средний класс, к которому причисляли зажиточных ремесленников (22 %), на 59 % состоял из немцев, на 23 % из шведов и на 18 % – из эстонцев. Наконец, в низшем классе, состоявшем из поденных рабочих (60 %), которые выплачивали лишь небольшую подать или вообще ничего не платили, национальности составляли соответственно 2, 25 и 73 %. Эти цифры показывают подавляющее преобладание немцев, которое можно найти и в других городах, хотя там они и составляли меньшинство.

Наконец, в зарубежных странах – Польше, Дании и Швеции – немцы как будто всегда были в меньшинстве, если не считать городов Шлезвига. Положение усугублялось начиная с XIV в. В целом во всех регионах, где сельские округа не были германизированы, пропорция немцев в городах была наивысшей в начале XIV в., а затем снижалась благодаря притоку иммигрантов из сельской местности.

Судя по всему, законы, определявшие юридический статус славян в ганзейских городах, вплоть до середины XIV в. были довольно либеральными. После введения «немецких законов» славян не лишали гражданства городов; по крайней мере, можно прийти к такому выводу исходя из фамилий некоторых бюргеров, которые указывают на вендское происхождение. Даже среди членов городского совета Любека попадаются такие явно славянские фамилии, как Русе или Вент. В Штендале, даже на левом берегу Эльбы, схожие фамилии можно встретить у представителей купеческой гильдии. Зато ничего сравнимого с этим нельзя найти в Штеттине и Эльбинге, хотя до завоевания они считались крупными центрами торговли.

Начиная со второй половины XIV в. участились ограничительные меры, особенно в том, что касалось гильдий. В 1323 г. в Брауншвейге славян исключили из гильдии торговцев мануфактурными товарами, в 1350 г. в Люнебурге – из гильдии бакалейщиков, в 1400 г. там же – из гильдии ювелиров. В Любеке подобные указы появились лишь в XV в.; они носили не националистический, а скорее экономический характер. Главной сложностью была переполненность гильдий. Зато в Пруссии Тевтонского ордена исключение славян, провозглашенное уже в 1309 г., возможно, стало результатом националистических мрачных предчувствий. Судя по всему, правил придерживались нестрого, так как славянские фамилии можно найти в списках граждан разных городов. В Либонии управление было не таким жестким. Вплоть до середины XIV в. славянам в Риге разрешали торговать, но после 1354 г. их исключили из «большой гильдии» купцов, а в 1399 г. славянам запретили вступать в торговые компании с немцами. Одна за другой для них закрывались и гильдии. Трудно понять, как долго сохранялись подобные ограничения.

Внутренняя история ганзейских городов, как и других немецких городов, отмечена повторяющимися и часто насильственными конфликтами между «лучшими гражданами» (Geschlechter) и гильдиями (Handwerker). Было бы неверно считать эти разногласия всего лишь конфликтом между купечеством, которое заправляло в городском совете и самоуправлении, и ремесленниками, которые пытались получить хотя бы какую-то долю власти. Такой теоретический подход грубо упрощает сложный общественный строй и неверно интерпретирует истинный характер подобных разногласий. Гораздо полезнее попытаться сгруппировать городское население по степени богатства. Очевидно, что такое изучение средневекового периода может привести лишь к очень условным результатам. Более того, подобный подход возможен лишь в нескольких случаях, при использовании реестров налогоплательщиков и рассмотрении законов, регулирующих потребление предметов роскоши. Любое разграничение социальных групп, основанное на этом критерии, должно быть признано в какой-то степени произвольным.

Генрих Райнке различал в населении Гамбурга в конце Средних веков пять классов в зависимости от уровня богатства: 1. Богачи, обладавшие богатством свыше 5 тысяч любекских марок (некоторым, около 1500 человек, удалось накопить 40 тысяч марок), представляли крупных купцов и рантье. 2. Верхушка среднего класса – от 2 до 5 тысяч марок. Сюда относились самые богатые пивовары и судовладельцы, купцы среднего уровня и торговцы мануфактурой. 3. Средний класс (от 600 до 2 тысяч марок) в основном представляли большинство пивоваров и розничных торговцев, а также самые процветающие ремесленники, особенно мясники и ювелиры. 4. Низ среднего класса (от 150 до 600 марок) в основном представляли мастера-ремесленники, мелкие пивовары, скорее арендаторы, чем владельцы недвижимости. 5. Наконец, самая бедная категория – муниципальные работники, мелкие ремесленники, подмастерья и, самые бедные из всех, поденщики, грузчики и домашняя прислуга.

Очевидно, что такую классификацию нельзя применять к другим городам. В каждом имелись свои экономические особенности. В менее процветающих городах, таких как Люнебург, крупные состояния были меньше, а средний класс тяготел к большей дифференциации. Однако в том, что касается роста богатства в XIV–XVI вв., можно провести определенную аналогию между Гамбургом, тогда еще увеличивавшим процветание, и Ростоком, который уже находился на спаде. В последнем городе средний класс ослаблялся, уменьшившись с 74 до 59 % в 1454 г., в то время как доля беднейшего класса выросла с 25 до 38 %. В Гамбурге количество и богатство тех, с кого взимали наибольший налог, слегка выросло, а разрыв между богатыми и бедными имел тенденцию расширяться, таким образом отчасти объяснив рост социальной напряженности и успех доктрин Лютера.

Члены «лучших семей», или патриции, были известны под разными именами в зависимости от области. В Вестфалии их часто называли «наследственными владельцами» (erfsaten в Дортмунде), в Нижней Саксонии «благородными спутниками» (Kunstabelen), в вендских городах, по крайней мере в XV в., – «помещиками» (Junker). Как бы их ни называли, патриции составляли высший слой городского населения. Согласно Любеке кой хронике, он состоял из «богатых купцов и состоятельных землевладельцев» или «купцов и богатейших людей города». После революции 1408 г. было провозглашено, что в будущем «купцам и рантье» будет причитаться только половина мест в городском совете. Как в Любеке, патрициат в большинстве ганзейских городов целиком состоял из купцов и рантье – эти две группы можно разделить лишь с трудом. Богатство обеих групп основывалось на городской и сельской собственности, участии в торговых и промышленных предприятиях и владении долями в кораблях и движимом имуществе. И в основе богатства рантье чаще всего лежала торговля. В морских портах крупные купцы всегда пользовались большим влиянием, чем в таких городах внутри страны, как Оснабрюк, Зост и даже Кёльн, где самым большим влиянием пользовались многочисленные владельцы недвижимости. Более того, похоже, что, говоря в целом, влияние рантье в пределах правящего класса в течение XV в. росло, хотя обычно патрициат пополнялся новыми членами из числа недавно разбогатевших купцов. Но можно с уверенностью предположить, что самой яркой чертой любого ганзейского города во все времена было явное преобладание торгового элемента, который оставался непоколебим даже перед лицом частых мятежей.