Мертвые воды Московского моря - Татьяна Гармаш-Роффе

Но почему бы не Кешину подружку Соню? А вдруг она пустилась в эту авантюру единолично, не посоветовавшись с Мариной?

Надо ее навестить наконец – вот что!

Сказано – сделано. Кис сговорился по телефону и навестил.

Соня была маленькой, крепенькой. Короткая стрижка без изысков – темные пряди одинаковой длины по обеим сторонам треугольного личика, челка, кроткий взгляд карих пугливых глаз.

Алексей не стал напрягать ее вопросами о машине с самого начала: первым делом он хотел составить свое мнение о характере Сони, о ее отношениях с Кешей и Мариной. В отличие от последней, Соня говорила довольно охотно, во всяком случае, без враждебности. Она была дочерью очень обеспеченных родителей, как понял детектив, но отношения с ними были у девушки напряженными. Отец ею просто-напросто мало интересовался, а мать бросилась в последние годы в религию, проводила время в церкви, молитвах и в нравоучениях дочери, которых последняя не понимала и не любила, хотя почтительно слушала, не смея перечить.

Кеша стал для Сони авторитетом уже потому, что учил ее умению отстаивать свою точку зрения. Только благодаря Кеше Соня сумела отвоевать свое право не ходить в церковь, к примеру. Да ладно бы еще службы – куда хуже было то, что мать таскала ее на какие-то собрания общины, на которых сама она с огромным пафосом обличала современную бездуховность, особенно молодежи, разумеется. Соня чувствовала нутром, что это не так, что это неправда, но никогда не находила слов, чтобы защитить свое право не только на взгляды, но даже на простые желания. А вот Кеша – он дал ей эти слова! Он дал ей позицию , с которой Соня сумела противопоставить себя матери. Он ей казался едва ли не пророком, слово которого укреплял ее дух, когда она решалась сказать «нет».

Кеша говорил: «Эти малодушные люди, прячущие за фальшивой религиозностью свои политические амбиции, цена которым, в конечном итоге, те же деньги и власть…»

Кеша говорил: «Ханжество и лицемерие этих неофитов от религии, которые с немалым тщеславием подносят дары церкви, прекрасно зная, каким нечистым путем деньги эти были добыты…»

Соня чувствовала, что Кеша прав. Его слов она, конечно, ни отцу, ни матери повторять не осмеливалась, но у нее появился наконец свой взгляд на вещи. Позиция! То, чего ей до сих пор так остро недоставало.

Разумеется, Соня считала, что Кешу она любила. Но Алексей прекрасно понимал, что ее чувство имело совсем другую природу. Кеша стал для этой девушки, с ее беззащитной, открытой всем влияниям психикой, фактически духовным гуру .

Говоря о Марине, которая осмеливалась даже спорить с Кешей , Соня подрагивала от восхищения. Она преклонялась перед обоими и была счастлива, что эти удивительные, умнейшие люди дружили с ней и относились к ней как к равной.

Темно-зеленая машина у Сони имелась. Она сообщила об этом детективу без малейшего напряжения, в круглых карих глазах читалось только любопытство: «А что?»

А ничего, сказал себе Кис. Такое вот создание природы не способно затеять ни злое дело, ни проработать его схему. Для первого она слишком добра, для второго недостаточно умна, недостаточно крепко ее мышление…

Вот только разве в компании с Мариной?

Но Марина, напротив, была слишком умна, чтобы не усмотреть пробелы и не просчитать наперед, что подобная акция только наведет еще большие подозрения на голову Кеши, не говоря уж о ней самой и о Соне.

Встреча с подружкой Иннокентия ничего не прибавила в копилку его рассуждений – ровным счетом ничего. Но, помнится, была у детектива третья гипотеза – такая смутная, не­внятная… Кис попытался было ухватить ее за шкирку, но мыслишка шарахнулась, что твоя га­зель, и резво ускакала по холмам и скалам, мгновенно растворившись во мгле подсознания. Мыслишка была связана с Жюли, это точно. Но как связана? Почему связана?! Он пока не понимал…

Алексей, пользуясь любыми предлогами, чтобы держать руку на пульсе дел Жюли, знал, что она торопится закончить все бумажные хлопоты и покинуть негостеприимную Россию как можно скорее. Она все еще была простужена, все еще хрипела, и нос ее все еще был вспухшим и красным, что, впрочем, совершенно не умаляло ее обаяния и привлекательности. Если не прибавляло.

Она избегала пользоваться помощью детектива – он знал эту черту западных людей, чьим принципом было «не одалживаться». Она самостоятельно обратилась в Министерство иностранных дел и в Министерство юстиции, получила нужные инструкции, нашла переводчиков и носилась каждый день по каким-то инстанциям, торопясь развязаться с ними и уехать к себе домой, в понятную ей страну Францию, в которой ее не поджидали сюрпризы в виде неопознанных машин, норовящих ее задавить.

Алексей же страшно не хотел, чтобы Жюли уезжала. Он никак не пытался замедлить ход ее дел, да и не располагал он такой возможностью, – но чувствовал, что разгадка связана с ней. Лично с ней, или, точнее, с ее личностью… Как? Он не представлял. Просто электрическая цепь замыкалась именно в точке Жюли. И именно благодаря этому замыканию электричество начинало бежать по проводам…

Возможно, ничего бы так и не сдвинулось с мертвой точки, и мыслишка-газель так бы и продолжала скакать на недоступных ему склонах логики, к которой он не имел ключа, если бы не второе покушение.

…Жюли позвонила ему из больницы, куда ее доставили истекающую кровью. Она была ранена ножом в плечо – это случилось в толчее ГУМа, куда Жюли заглянула после беготни по делам. И на этот раз, к несчастью, никто не сумел заметить руку, воткнувшую нож в плечо Жюли. Она истошно закричала, хватаясь за плечо, – и с этого момента взгляды всех покупателей оказались прикованы к ней. А за те несколько секунд, в которые самые догадливые поняли, что стряслось, и принялись обшаривать взглядом толпу, преступник успел в ней раствориться. Возможно, он уже пробирался к выходу; возможно, он был одним из тех любопытно-сочувствущих лиц, что окружили бедную Жюли. Никто не мог указать пальцем и сказать: это он! Или она… Разумеется, и милиции практически нечего было записывать в протокол.

Кис немедленно выехал в больницу. Жюли госпитализировали в первой попавшейся хирургии, и Алексей счел своим долгом проследить, как там обращаются с иностранкой и не требуется ли перевести ее в другую больницу, частную или даже при французском посольстве? Впрочем, он не знал, существует ли последняя, но готов был разузнать.

Обращались с ней вроде бы неплохо. К его приезду рана Жюли в плече была продезинфицирована и зашита (задеты, к счастью, только мягкие ткани), и врач обещал минимальный шрам. По его рекомендациям, Жюли следовало провести ночь в больнице, чтобы убедиться, что осложнений (температуры, к примеру) не возникнет. Кроме того, она потеряла некоторое, хоть и не очень значительное, количество крови, и даже если переливание крови ей не требовалось, а все же полежать под капельницей с животворным раствором витаминов и солей не помешало бы.

Жюли же хотела домой, на чем всячески настаивала, а Алексей ее пытался увещевать, солидарный с врачом.