Голубка - Алина Знаменская

Она утерла слезы и зажгла свечу. Поставила перед иконой.

— Виновата я, — тихо сказала Татьяна Ивановна, глядя прямо в глаза Николаю Чудотворцу. — Перед Богом виновата и перед дочерью своей. Извелась вся, не могу больше… Если бы можно было все вернуть!

Взгляд Чудотворца стал пытливым. Он словно хотел проникнуть в самую душу. У него были к ней вопросы, она догадалась.

— Я ведь хотела как лучше. Муж у меня в таких кругах… Люди дома бывают такие, что…

Осеклась, поняла — все не то. Человек с иконы смотрел на нее хоть и с состраданием, но и с осуждением тоже. Строго смотрел.

— Да, теперь-то я понимаю, что натворила. Дочку оставила без детей. Из-за меня она страдает, уверена. И нам с Петей наказание. Но как же теперь? Что же мне делать? Научи, добрый человек! Совсем я потерялась.

Долго беседовала Татьяна Ивановна с ликом Николая Чудотворца. Слезы текли, пламя свечей дрожало в глазах.

Вышла из церкви, не то чтобы облегчив душу, а скорее — с сознанием, что не одна она несет этот камень на душе. Вот теперь и еще кто-то знает. И этот кто-то, теперь она почти уверена, не оставит ее, подскажет что-нибудь, знак подаст.

Вернулась домой тихая, задумчивая, а там Лиза — вся в слезах. Из деревни телеграмму получили — Клава умерла.

— Пришла беда, открывай ворота! — причитала Лиза, укладывая вещи в чемодан. — Поеду, схороню тетку. Скажу последнее «прости»!

— Вместе поедем, — перебила Татьяна Ивановна. — Мне она тоже не чужая.

В деревне, среди похоронных хлопот ли, а может, на кладбище, когда Татьяна Ивановна бродила среди могилок своих земляков, созрело ее непростое решение.

Решение-то созрело, а плана не было. Татьяна Ивановна чувствовала, что уже не та, какой была восемнадцать лет назад, когда, полная сил и решимости, приехала забирать дочь из роддома.

Теперь, наедине с собой ли, с зеркалами, ее все чаще охватывала паника. От надвигающейся старости, от их с Петей одиночества, от груза вины и страха перед чем-то неизбежным, она стала чувствовать себя не столь уверенно, как раньше. Совсем не так, как раньше.

И вот вдвоем в Клавином доме они возились с Лизой весь день. Лиза все бормотала что-то, причитала, натыкаясь на знакомые ей Клавины вещи. А Татьяна Ивановна была вся в себе. Как натянутая струна внутри ее звенела — этот дом был сейчас для нее подобен открытой ране. Она все вспоминала, как Лерочка с животом стояла посреди этой комнаты, как Клава с Лизой ее собирали… Как такси сигналило во дворе…

И эти воспоминания хлестали, хлестали ее по самому сердцу. Так, стоя посреди Клавиной избы, неожиданно для Лизы, Татьяна Ивановна разрыдалась в голос. Голову обхватила, раскачивает себя из стороны в сторону. Лиза испугалась — не подозревала такой глубины родственных чувств хозяйки. Но с готовностью подхватила, запричитала:

— Ушла наша Клавонька, не спросяся…

«Не о Клаве я! — чуть было не сказала Татьяна Ивановна. — О своем я, Лиза. Тяжело у меня на сердце, мочи нет, как тяжело!»

Но смолчала, сдержалась, не открылась Лизе на этот раз.

А наутро, оставив Лизу в деревне, первым автобусом отправилась в город.

Взяла такси. Первым пунктом было то самое учреждение, куда она отвезла когда-то розовый конверт с ребенком.

С ухающим сердцем поднялась она по ступенькам. Несколько раз перечитала вывеску, не веря глазам. Здание теперь принадлежало какому-то тресту.

Вошла внутрь, но никто толком не смог объяснить, где теперь находится Дом ребенка.

Таксист оказался товарищем терпеливым и безропотно катал ее по городу в поисках нужного учреждения.

Когда они наконец нашли Дом ребенка, решимость Татьяны Ивановны потихоньку начала угасать. Она вдруг поняла: прошли годы, все изменилось. Все настолько изменилось, что надеяться на успех задуманного — безрассудство.

И все же женщина поднялась в приемную Дома ребенка и попросила проводить ее к заведующей.

Та оказалась дамой незлобной и выслушала сбивчивое объяснение Татьяны Ивановны без каких бы то ни было эмоций.

— Мы попробуем вам помочь, но сразу оговорюсь: десять лет назад в Доме ребенка был пожар. Документы сгорели. Учреждение после пожара сюда перевели. К тому же я работаю недавно. Прежняя заведующая переехала в другой город. Весь персонал поменялся…

Каждое слово заведующей открывало перед Татьяной Ивановной горькую правду: то, что она натворила восемнадцать лет назад, не исправить. Лерочкина судьба — цена за материнскую ошибку.

Секретарша повела Татьяну Ивановну в архив. Они долго рылись в оставшихся после пожара документах. Ничего. Ни одной бумажки с той памятной весны не сохранилось.

— Ну вы не опускайте руки, — подбодрила ее заведующая, когда узнала о безрезультатности поисков. — Путь наших воспитанников можно приблизительно обрисовать. У нас они находятся до шести лет. Затем детей распределяют или в детский дом, или в интернат. Это как кому повезет. Детские дома, конечно, по всей стране. Где места свободные есть, туда и отправляем. А интернаты в основном по области. Так что…

Вышла из этого учреждения Татьяна Ивановна совершенно подавленная.

В кармане лежал список детских домов и интернатов, принявших двенадцать лет назад курских сирот-шестилеток.

Куда идти? Первым в списке стоял интернат поселка Покровка.

До Покровки можно было добраться электричкой. Не раздумывая Татьяна Ивановна поехала на вокзал и села в электричку.

Вагон был полон. Ей все же удалось сесть. Она сразу погрузилась в собственные мысли. Впрочем, вскоре ее отвлекла от дум шумная компания, ввалившаяся в вагон на одной из станций. Компания состояла из пяти подростков — четыре девочки и мальчик. Им всем было по 12–15 лет, по крайней мере так показалось Татьяне Ивановне.

Одеты подростки были кое-как, небрежно. На девочках были драповые пальто с чужого плеча, с разными пуговицами, а то и вовсе без пуговиц, нараспашку. На мальчике — замызганная коричневая болоньевая куртка.

Ввалились с шумом, гамом, заняли два сиденья через проход от Татьяны Ивановны, так что ей хорошо было видно все действо. Сидевшую там в одиночестве женщину в очках подвинули к окну. Пальтишки скинули, расселись. Одна девочка из этой компании, та, что покрупнее своих товарищей, сразу завладела вниманием остальных. Добивалась она этого просто — активно крутила головой в разные стороны, говорила так громко, что слышал ее, пожалуй, весь вагон. Тут же, с ходу, эта атаманша принялась задирать своих товарищей. Кого за ухо щипнет, кого за ногу.

Те, понятное дело, визжат, толкаются. Женщина в очках, зажатая в угол, на все это взирала с нескрываемым ужасом. Да и было от чего ужасаться. Татьяна Ивановна в своей жизни ничего подобного не видела.

Было похоже на то, что детей выпустили из зверинца. Они вели себя так, будто окружающих просто не было.