Голубка - Алина Знаменская

— Где же у них воспитательница? — задал никому не адресованный вопрос сидящий рядом мужчина. И закрылся газетой.

Татьяна Ивановна смотрела на детей во все глаза. Компания разбушевалась, совершенно игнорируя сидящего рядом взрослого человека. Женщина наконец не выдержала, собрала свои сумки и стала пробираться в поисках другого места. Крупную девчонку, как оказалось, звали Леной. Татьяна Ивановна внутренне содрогнулась, услышав такое мягкое имя. Совсем не подходит резкой, горластой, вульгарной девице.

Ленке внимания оказалось мало. Она принялась приставать к самой тощей, лохматой девчонке. То схватит за голову и начнет раскачивать из стороны в сторону, то больно ущипнет за ногу или со всей силой наступит на сапог.

Тощая орала на весь вагон, не стесняясь в выражениях. Ленка заворачивала в ответ трехэтажным матом. Вся компания на каждую такую стычку взрывалась диким хохотом.

— Куда же милиция смотрит? — поинтересовался мужчина из-за газеты. Сидящий рядом с ним мальчик лет восьми перестал облизывать мороженое и с открытым ртом наблюдал ту же картину.

— Какая там милиция, — отозвалась бабулька, до сих пор тихо сидевшая у окна. — Интернатские это. Милиция… Они и так в своем интернате как в тюрьме. Сейчас у них каникулы, так вот их в город небось отпускали, в кино…

— Интернатские? — машинально переспросила Татьяна Ивановна, не в силах оторвать глаз от дикого зрелища.

Ленке надоело приставать к лохматой соседке, и она прицепилась к другой, маленькой и круглолицей.

— Доведу тебя до слез, — со злорадной улыбочкой пообещала Ленка.

— Не доведешь, — отмахнулась круглолицая, на всякий случай отодвигаясь подальше.

И началось…

Нет, мат из уст пьяных мужиков так не коробил Татьяну Ивановну, хоть и привыкшую к изысканной речи, но, однако же, выросшую в деревне в этих краях. Но мат, который исторгали эти перекошенные визгливые рты не оформившихся еще людей, просто хлестал, заставлял испытывать почти физические мучения.

Мальчик из той же компании, до сих пор сидевший тихо, вдруг попытался вступиться за круглолицую. Та уже вовсю утирала слезы.

Тут же получил однозначный совет все той же Ленки:

— Поточи свой карандаш о ее точилку!

Мальчик отодвинулся в самый угол и притих. С Ленкой лучше не связываться. Поняли это и все пассажиры вагона. Сидели не вмешиваясь.

Мамаши отвернули к окнам своих чад. Все делали вид, что ничего не происходит.

На остановке добавилось еще несколько пассажиров, и компанию потеснили. К ним подсел мужчина лет пятидесяти в форме железнодорожника. Некоторое время он сидел тихо, молча взирая на игры детей-зверей. Те разбушевались. Они теперь бросались друг на друга, выкрикивая ругательства так, что слюни летели.

Татьяна Ивановна видела, как мужчина в форме наклонился и что-то сказал самой маленькой, стриженой девчонке, видимо, стремясь этим обратиться ко всем детям сразу. Девчонка что-то ему ответила. Татьяна Ивановна не расслышала, что именно. Но зато очень хорошо увидела, что ответ девочки просто взвинтил железнодорожника.

— Сейчас как возьму за ухо, раскручу и выкину! Будешь тогда разговаривать!

Оскалившись как волчонок, девчонка выдала готовый ответ:

— Не имеете права!

— Неужели у вас совсем нет стыда? — поразился мужчина. — Совсем, ни капли? Тут ведь… пожилые люди едут.

У Татьяны Ивановны сжалось сердце. Она поняла, что мужчина сначала хотел сказать: дети, мол, кругом. Но вовремя опомнился, заменил на «пожилые люди». Оговорись железнодорожник, скажи он «дети кругом», компания освистала бы его, подняла на смех. А они-то кто? Не дети? Они тоже дети, только брошенные! Их мамы с папами за ручку по театрам не водили, мороженым не кормили. Они — интернатские. Ничьи.

Мужчину было жалко. Искренне у него вышло, горячо:

— Пожилые люди кругом!

На это маленькая лохматая девчонка угрюмо ответила:

— С понтом — они не ругаются!

Компания дружно ее поддержала. Мужчина-железнодорожник не выдержал и ушел, махнув рукой. Он, судя по всему, был до глубины души задет увиденным.

— Государство их воспитывает, деньги на них выделяет, а они… — зыркнул из-под газеты товарищ, про которого Татьяна Ивановна уже успела забыть.

— А что государство может, если от них родители отказались? — возразила женщина, мать мальчика с мороженым.

— Нет уж, этих не воспитаешь, — повернулся мужчина с соседнего сиденья. — Эти уже настолько испорчены, что дорожка у них одна!

Товарищ с газетой одобрительно закивал:

— Для таких нет ничего святого.

Компания интернатских с гвалтом поднялась и подалась к выходу.

— Взять бы тех родителей, — отозвался мужчина, поднимаясь и доставая сверху свою сумку, — да к ответу призвать! Ладно, в войну сиротство — понятное дело. Но сейчас!

Татьяна Ивановна втянула голову в плечи.

— А сейчас от сытой жизни! — встряла молчавшая до сих пор бабуля. — Сейчас счастья хотят и покою, вот и бросают детей!

Татьяна Ивановна поднялась, направилась к выходу. В ушах ее, как обвинения на суде, звучали слова попутчиков.

Женщину толкали входящие в вагон пассажиры, оттесняли к исписанной похабными словами стене тамбура.

Наконец она увидела, как автоматические двери вагона съехались, и перед ее глазами поплыл перрон, желтое одноэтажное здание вокзала с белыми буквами «Покровка».

И чего ты хочешь? — спрашивала сама себя беспощадно, зло. — Чего хочешь? Ты даже имени ее не знаешь! Как посмотришь ей в глаза? Чем оправдаешься? А если она теперь вот такая же, как эти?

Электричка мчалась, как жизнь, унося Татьяну Ивановну от вспыхнувших было надежд в реальность. Поздно. Она ничего не может исправить уже. Она вернется домой, постарается справиться со своими чувствами. И Пете, и Лерочке нужна ее поддержка. А тайна? Тайна уйдет вместе с ней. Не стоит ворошить прошлое. Не стоит…

На защиту диплома Ирина готовила обед. Обед был комплексный и состоял из трех блюд. Особенно ей удались биточки — получились идеально округлой формы и на листьях салата смотрелись великолепно. Борщ тоже не подвел — не потерял цвет, да и вкус получился отменный, что уж тут скромничать…

Она получила пятерку и теперь летела через весь город, счастливая, подпевая летящей из репродуктора песенке «Ла, ла-ла-ла-ла, ла-ла, вертится быстрей земля…».

У поворота на свою улицу она замедлила шаг и пошла, вглядываясь в окна домов, в стекла витрин и в лица прохожих. У нее была такая игра, которой она научилась, возвращаясь обычно из техникума. Она как бы смотрела на себя глазами прохожих и сочиняла то, что они могли подумать о ней.

«Вот, думают люди, идет очень симпатичная девушка. Какая она все-таки хорошенькая! Как ей идет это приталенное платьице салатного цвета! Как оно ладно сидит на ней! А туфли-лодочки! Как они сочетаются с сумочкой и бусами! Надо же, какой у этой девушки замечательный вкус!»