Пропавшее войско - Валерио Массимо Манфреди

На следующий день на нас несколько раз нападали. Враг хотел испытать нашу способность к сопротивлению, а также моральный дух армии, оставшейся без командиров. Персы получили по заслугам, но вскоре стало очевидно, что мы уязвимы для атак их всадников. До тех пор пока Арией сражался с нами, нас прикрывала азиатская конница и верховые Кира — цвет знати, молодые преданные воины, исключительные храбрецы. Теперь их не было, и каждый раз, как греки наносили удар, персы, пустив лошадей галопом, через мгновение оказывались вне пределов досягаемости копий.

Новый главнокомандующий сдержал слово: никого не бросил, не оставил ни одного раненого. Однако я спрашивала себя: останется ли в силе его обещание, когда число неспособных возрастет до нескольких десятков, а потом и сотен. Никарх-аркадиец ехал с нами в повозке. Живот его вздулся, словно бурдюк, и стал твердым, но на каждом привале лекарь вставлял в шов серебряную палочку, выпуская дурную жидкость из внутренностей несчастного.

У парня была высокая температура, солнце пекло, и у Никарха время от времени начинался бред. Большую часть ночи он стонал так, что многие воины желали ему смерти, дабы раненый перестал страдать сам и мучить их. А я думала о том, что где-то есть человек, всей душой надеющийся на то, что он вернется. Кто-то каждый день просит богов защитить Никарха от многочисленных опасностей, сопряженных с его ремеслом, и вернуть домой целым и невредимым. Может, девушка, такая, как Мелисса, может, отец или мать. И эти надежды, эти молитвы заслуживали того, чтоб их выслушали, потому что они были сродни переживаниям Мелиссы за Менона и моим переживаниям за Ксена.

Мысль о том, что я противодействую судьбе, доставляла огромное удовлетворение, а посему я ухаживала за Никархом, отдаваясь этому делу целиком и полностью, сражаясь со смертью, которая словно шакал, бродила вокруг его колесницы, чтобы унести в царство бледных теней.

Мы пересекли реку по наплавному мосту и двинулись далее в направлении покинутого города, который местные называли Аль-Саррути.

Женщин в походе оказалось немало — они вереницей шли рядом с повозками, теперь служившими для перевозки раненых. Все казались молодыми, все до смерти боялись неопределенного положения, в какое попали, некоторые были беременны, и я задавалась вопросом, сколько они еще смогут выдержать.

Очевидно стало, что теперь начнутся настоящие трудности; то, что мы пережили до сих пор, еще не самое худшее. По крайней мере раньше у нас были пища и вино, а также паши полководцы — люди, умевшие вызывать доверие и всегда принимать верные решения. Я помяла, что Ксен, как бы сильно я его ни любила, не годится для того, чтобы справляться с задачами, выполнить которые вызвался. Может, это удастся Софосу, наконец-то перешедшему к активным действиям, хотя и молчавшему о том, чего ему нельзя было говорить. Возможно, появятся также и другие, до поры державшиеся в тени.

Однажды вечером, готовя ужин из скудных запасов, я рассказала Ксену о том, что делала в ночь, когда полководцев взяли в плен. Сообщила и о своем открытии: засаду устроили в реке, люди сидели под водой и дышали через тростниковые трубочки.

Мой рассказ изумил его и потряс, потому что я совершила то, на что, в его понимании, способен лишь мужчина. Однако больше всего летописца смутила причина, по которой я так поступила, — мое желание сообщить Мелиссе новости о ее любимом человеке, хотя речь шла о Меноне-фессалийце, которого он, Ксен, ненавидел.

— Ты напишешь о своей ненависти к нему в дневнике?

— Конечно; каждый должен получить ту славу, какую заслужил.

— Но ведь сейчас ты решаешь, какой славы он заслуживает, а это не кажется мне справедливым. Что ты знаешь о его жизни? Ты когда-нибудь думал о том, что, быть может, в это самое время в твоем городе кто-то пишет и о тебе, характеризуя не лучшим образом?

Ксен посмотрел на меня с удивлением — пожалуй, его больше поразило то обстоятельство, что варварка сумела произнести на греческом столь сложные фразы.

Я также поведала ему о сцене, свидетельницей которой оказалась: о тайном совещании между Неоном и Софосом, — нo мой возлюбленный не придал этим сведениям значения: по его мнению, они просто спорили о стратегии и беспокоиться не о чем. Я же, напротив, находила все это очень тревожным, так как никогда прежде не видела Софоса таким растерянным.

После того как Ксен лег в постель, я еще долго не спала — смотрела на запад, в направлении родных мест, и видела, словно внутренним взором, как в темноте двигаются странные силуэты, стремительно скользят тени; мне казалось даже, что я слышу тихие голоса, возгласы, приглушенные расстоянием.

Лодки на Тигре.

Еще я видела шатер над повозкой Мелиссы и спрашивала себя: как она там сейчас? До меня доносились крики ночных птиц, и казалось, будто это стенания наших полководцев, подвергнутых пыткам.

А потом — тишина.

Разбудил странный звук, определить природу которого я не смогла, а потому растолкала Ксена.

— Что это?

— Не знаю. Ветер иногда приносит звуки издалека.

Ветер… каждый раз, слыша его дуновение, я спрашивала себя: этот ли поднимал пыль в Бет-Каде или же тот, грохочущий, пророчащий удивительные события.

— Приближается войско. — Ксен прислушался. — Никуда отсюда не уходи.

Надел доспехи и отправился разыскивать Софоса и остальных. Полководцы объявили тревогу, воины будили друг друга, и вскоре армия выступила в поход, в то время как небольшой конный отряд под предводительством Ксена отправился в противоположную сторону — туда, откуда доносился шум. Едва заметно розовело на востоке, за линией голых холмов.

Мы тем временем двинулись в путь; я запрягла мулов и велела погрузить палатку на повозку. Слуга привык выполнять мои приказания, когда Ксена не было поблизости. Рядом со мной, на другой повозке, сидела еще одна девушка, беременная.

— Ты знаешь, кто отец твоего ребенка? — спросила я ее.

Она кивнула в сторону длинной колонны воинов, змеившейся во мраке.

— Кто-то из них.

Вскоре дорогу нам преградил канал, больше похожий на расщелину в скале, протянувшуюся на большое расстояние с запада на восток. Берега круто уходили вниз, а на дне там и сям виднелись глыбы, словно разбросанные какой-то исполинской силой. Теперь совершенно сухой, зимой он, вероятно, заполнялся грязной, мутной водой благодаря грозам в горах и внезапным паводкам, которые я столько раз видела на родине. Именно эти могучие потоки перекатывали глыбы по дну.

Спуститься в самое русло канала представлялось возможным только в двух или трех местах — там, где стада коз и овец протоптали тропинки, круто спускавшиеся и поднимавшиеся по склонам. Лишь по одной из трех могли проехать повозки, и то оставался определенный риск из-за предрассветного полумрака. Две из них перевернулись, и их пришлось поднимать при помощи опорных шестов палаток, а потом какое-то время толкать древками копий. Пехота и конница пересекали канал по двум другим тропинкам.