Опыты бесприютного неба - Степан Гаврилов

Но что, если вся моя жизнь и есть одно большое пророчество? Ведь она и состоит исключительно из случайных людей, слов, трещин на асфальте, книг, дождей и знойных дней, действий и, конечно, собственных, моих личных галлюцинаций, которых я никому не отдам. Если это действительно так, то задача по трактовке этого смутного послания просто непосильно сложна. И самое веселое – мне никто никогда не скажет, справился ли я с задачей. Верно ли уразумел то, что было мне послано.

И все же есть повод надеяться на то, что все идет своим чередом. Об этом мне сообщают внезапные сбои, являющиеся в цепочках привычного. Я называю такие штуки швы реальности. Это когда что-то понятное и объяснимое вдруг наползает на другое понятное и объяснимое, или когда эти два пласта максимально разъезжаются, как куски льда во время ледохода.

Озарения эти – коварные вещи. Ими почти никогда нельзя поделиться с другим. Все потому что шов – это ничто. Его нельзя описать, за ним нет чего-то, что было бы облечено в слова. И передать как часть опыта я его тоже не могу.

Это досадно. С другой стороны, попадись это явление в клетку слов, от него ничего не останется. Я всегда могу описать только части, которые были сшиты между собой, но на какое-то время наползли друг на друга или разошлись. Я и говорю, и пишу только о частях. Такая вот летопись движения кусочков и лоскутов.

И, кстати, само это слово «шов», возможно, было выбрано мной неудачно. Разошедшиеся швы бывают не только тонкими, едва заметными, но и огромными, необъятными, и оттого еще более невыразимыми. Вот, например, небо.

Вчера я шел по пустырю где-то на окраине Питера. Тащил привычные полиэтиленовые сумки с зубами, что-то слушал в своем плеере и почему-то глядел под ноги. Светило необыкновенно-щедрое для начала октября солнце. Внезапно по еще зеленой траве скользнула тень чего-то большого и крылатого. Мгновенно я поднял голову и не увидел ничего, кроме неба.

Вот и все. Нечего тут больше рассказывать.

Я рассекаю по этим пустырям каждый день. Каждый день выхожу и возвращаюсь в маленькую комнату на Петроградке, где мы живем с Соней. Как бы ни было плохо, в этой комнате всегда тихо в той степени, в какой это нам нужно. В эту комнату не попадает ничего извне, кроме большого куска неба. Еще иногда, если прислушаться, можно услышать всплески Мирового Океана Уральского Озера, который в один момент родил меня, а потом родил во второй раз. Где-то рядом с этим великим водоемом покоится отец культовой иконы саморазрушения. На берегу громадного безликого миллионника растут многоэтажки, с которых падают мертвые поклонницы аниме и блэкметала. И есть основания верить, что из маленькой безымянной страны, некогда бывшей Колхидой, вылетел маленький самолет, который теперь оглашает пространство ультрадабом. Может быть, поэтому все живое до сих пор живет.

Понятия не имею, зачем мы здесь. Мне больше ни за что не стыдно. Мне вообще никак – если говорить в целом. Когда-то я хотел вернуться, но едва ли хочу сейчас. Я поглядываю в бесприютное небо и хочу разгадать пророчество. В моих руках – сумка с керамическими зубами, я несу их кому-то, кому они очень нужны. И если нигде нет моего места, то мое место везде. Разве это не очевидно? По-моему, очевидно.