Пленница в башне - Вайолет Уинспир

— Вы удалились сюда для послеобеденного отдыха? — Он снова сел, окутанный дымом сигары. — И вдруг услышали, что кто-то приближается к вам… А это был я, поэтому и смутились.

Он многозначительно понизил голос при последних словах, будто был уверен, что, кроме него, никто не имеет права нарушать так бесцеремонно ее спокойствие. Она стиснула пальцами пухлый журнал, ей захотелось немедленно запустить его ему голову. Это было довольно необоснованное желание, поскольку он имел полное право приходить и наслаждаться курением на веранде собственного пляжного домика. Это она тут была непрошеным гостем.

— Ваши переговоры увенчались успехом, сеньор? — вежливо поинтересовалась она.

Он кивнул:

— За завтраком я несколько раз взглянул на вас, в то время, когда вы думали, что на вас никто не смотрит, и мне показалось, вы чем-то расстроены. Да, я заметил это, несмотря на то, что вы улыбались и кокетничали с моими компаньонами. — Глаза всегда выдают, когда на сердце неспокойно. Причем глаза женщины в большей степени… Женщины смотрят на все с точки зрения чувств, и ничего не могут с этим поделать… Так скажите же, что печалит ваше сердце, Ванесса?

Всегда, когда он называл ее по имени, ее раздражал какой-то скрытый намек в его голосе, вкрадчивая манера, с которой он произносил это слово. Она насторожилась и сказала себе, что он делает это, чтобы вывести ее из равновесия. Он знает о своем обаянии, да и как он может о нем не знать, если столько женщин добивается его расположения. Может быть, его задевало то, что бедная англичаночка оставалась безразличной к его латинскому профилю и поразительному умению проникать под ту вуаль, которая скрывала тайну женственности?

— Вы можете поделиться со мной, ну… так, как если бы на моем месте был ваш дядя. — Он повернулся к ней. Его лицо выглядело серьезным.

— Но вы же не мой дядя, — возразила она.

— Совершенно верно. — Он откинул голову на рубиновую подушку с дымящейся сигарой в углу рта. — Я не ваш дядя. И не хотел бы им быть.

— Неужели оттого, что я не стану покорно выносить ваши испанские ограничения? — Она смахнула с левой ноги налет морской соли. — Вы полагаете, что я ужасно избалована дядей Леннардом, правда, сеньор? Я… я полагаю, что если любишь кого-то, всегда невольно балуешь этого человека и предоставляешь ему возможность поступать так, как ему хочется, а не так, как для него полезнее.

— Я не собираюсь, Ванесса, обсуждать слабые стороны человеческой природы, которая в наименьшей степени подчиняется велению сердца. — Дон выдохнул дым, который поплыл по воздуху и защекотал ее ноздри. — Я же спросил, что печалит ваше сердце, сеньорита? — В его голосе слышалась скрытая насмешка, будто он знал, что ей неприятно, когда он называет ее по имени. — Не вызван ли ваш меланхолический вид какими-нибудь проблемами, связанными с Барбаритой?

Итак, он забросил удочку, с помощью которой, очевидно, надеялся выловить какие-то сведения о своей крестнице. Вот негодяй, неужели ему недостаточно собственных проблем, решение которых требовали его капиталы и общественная деятельность? Зачем ему еще доискиваться до причин ее меланхолии?

— Барбара знает, что вы догадались о ее дружбе с сеньором Алвадаасом. — Ванесса пожала плечами. — Она боится, что вы…

— Никогда в жизни! — Он с ироническим протестом прищелкнул пальцами.

Он почувствовал, как ее пробуждающаяся женственность расправляла крылышки и пустилась порхать в опасной близости от огня, который мог ее опалить. Она не сгорит, если он, дон Рафаэль, сумеет вовремя вмешаться; и даже если ее полудетские чувства пострадают, она в конце концов поймет, что лучше иметь слегка обожженные, чем совсем сгоревшие крылья.

Конечно, он был совершенно прав! Он был прав всегда! Ванесса сердито смотрела на море, охваченная неодолимым желанием когда-нибудь увидеть его свергнутым с пьедестала надменной невозмутимости и побежденным его же собственным оружием.

Она слегка вздрогнула, но тотчас теплые сильные пальцы сжали ее запястье, и мужчина, сидевший с нею рядом, глухим, хриплым голосом, какого она еще никогда не слышала, произнес:

— Почему вы находите мое общество таким неприятным, мисс Кэррол? Когда мы с вами рядом с другими людьми, вы спокойны, но стоит нам остаться одним, как вы начинаете нервничать, и всякий раз пытаетесь поссориться. Меня начинает беспокоить ваше отношение ко мне.

— Извините, — глухо ответила девушка, — но это я виновата в том, что нам никак не удается преодолеть эту молчаливую неприязнь. Такие чувства невозможно контролировать…

— Не только такие, мисс Кэррол! — Его пальцы больно стиснули ее запястье, а вспыхнувшие внутренним огнем глаза встретились с ее взглядом. — Предупреждаю, вы способны разбудить во мне дьявола, и тогда сами будете не рады, это я вам обещаю.

— Я — разбужу в вас дьявола?! — Она подняла на него глаза. — Вы, наверное, считаете, что я не должна ничему возмущаться, даже когда вы угрожаете моим друзьям, безропотно принимать все, пока нахожусь на вашем попечении. Вас не устраивает…

— Чем вы недовольны? — Его тон стал угрожающе спокойным. — Я решил, что вы должны следовать тем же правилам, что и другие женщины в моей семье, то есть, не выходить из дому после определенного часа в сопровождении холостого мужчины, а вы принимаете это за проявление недоброжелательства.

— Неправда! — в сердцах вырвалось у Ванессы. — Вы намекнули, что Гарри рискует лишиться работы, если я позволю ему пренебречь вашим… испанским протоколом. Я не собираюсь делать ничего из того, что не позволено Барбаре, но категорически возражаю против угроз, направленных в адрес моих друзей!

— Вы считаете, этот американец добивается вашей дружбы? — Дон с насмешкой взглянул на нее. — Только не говорите мне, что англичане верят в платоническую дружбу между мужчиной в расцвете лет и привлекательной женщиной! О Боже! Мы, испанцы, возможно, цепляемся за обычаи, которые кажутся вам старомодными, но не оскорбляем мужского достоинства, допуская, что мужчина способен находиться с женщиной наедине и не поддаться очарованию, которое исходит от ее гладкой кожи, ее фигуры и улыбки. Возможно, вы еще слишком невинны для того, чтобы осознать, что женщина, благодаря особенностям своего сложения, выглядит гораздо соблазнительнее мужчины, поэтому мы, испанцы, установили для себя негласные правила приличий. Мы сделали это, чтобы защитить не только девушек, но и мужчин. Так вы говорите, дружба? Вы сами себя обманываете, мисс Кэррол!

— Значит, по вашим испанским понятиям, то, что я женщина, автоматически характеризует меня как пустоголовую особу? — резко спросила она. — Гарри — в каком-то смысле человек моего круга, а не феодальный господин, которому нравится, когда все пляшут под его дудку и расшаркиваются перед ним…

— Что за дикость! Как вы осмелились так разговаривать со мной! — Глаза дона засверкали от ярости, и, со злостью отшвырнув сигару, он схватил Ванессу за обе руки и грубо повернул к себе. Она посмела нарушить его невозмутимое спокойствие и теперь оказалась лицом к лицу с мужчиной, который выглядел настолько разъяренным, что мог, казалось, переломать все косточки в ее несчастном теле. — Вам и раньше нравилось доставлять мне неприятности, — он перевел дыхание, будто пытаясь справиться с подступившей яростью. — Но теперь вы зашли слишком далеко… Так, значит, вы говорите, этот американец — человек вашего круга? Вам нравится мужчина, который играет в любовь, представляя себе, будто это всего лишь развлечение?