Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать» - Нелл Фриззелл

Мы одновременно хотим пустить все на самотек, взять все в свои руки, быть на людях, оставаться дома, бегать на свободе, питать и воспитывать, сеять хаос и создавать безопасность. В разные моменты то или иное из этих побуждений будет брать верх. Именно так и должно быть.

В разные моменты то или иное отразится в людях, окружающих тебя. Именно этого следует желать.

До того как я стала матерью, беби-шауэры вызывали у меня зависть, потому что я хотела ребенка. Но они же меня и печалили, поскольку казались концом молодости. Перспектива перестать принимать противозачаточные, попробовать зачать и сделать это одновременно и восторгала, и ужасала. Она делала тот маленький танец плодородия под парковыми деревьями намного более волнующим. Как писала Маргарет Этвуд в «Рассказе Служанки»: «Завидовать можно лишь человеку, у которого есть то, что, по-твоему, причитается тебе».

11. Новогодняя не-решительность

Стоя на греческой крыше, держа в руке облупленную кружку с красным вином, я смотрела, как над обледенелыми горами, апельсиновыми деревьями, провисшими электрическими проводами и пляжем, заваленным снегом и зонтиками, взрываются фейерверки. Женщина слева от меня пыталась прикурить сигарету от зажигалки. Низенький мужчинка, настолько гордящийся своим домом A-frame[31], что ходит в жилетке в январе, безуспешно заигрывал с балериной из Парижа. Высокий парень с длинными светлыми волосами произносил тост, а сириец с бородой, на вид как бархатной, делал селфи с бутылкой ракии.

Канун Нового, 2017 года. Мы с Ником на острове Хиос «волонтерили» в школе для беженцев. После договора 2016 года между Евросоюзом и Турцией34 это место стало этаким загоном для тысяч людей, пытающихся добраться до безопасной Европы по турецкому маршруту. Согласно документу, любой, кто пойман при попытке перейти из Турции в Грецию (а следовательно, в Европу), может быть выслан обратно в Турцию, а оттуда на свою раздираемую войной родину или в тюрьму. Если эти отчаявшиеся молодые мужчины, женщины и их дети все же ухитрялись остаться в Греции, они могли на годы застрять на крохотном острове с дефицитом пресной воды и того рода средневековой канализацией, которая даже туалетную бумагу превращает в оружие массового поражения. Застрять без денег, жить в палатках, без надежды на работу или на то, что когда-нибудь удастся добраться до Афин, не говоря уже о Лондоне. Они заперты в продуваемом всеми ветрами чистилище за страшное преступление – бегство от войны, голода, болезней, бомбежек, санкционированного государством террора или гибели. Конечно, где ж еще встречать Новый год, как не здесь!

Очередная ракета с визгом взлетела с соседней крыши, и все мы издали приветственные крики. На улице мороз; на мне куртка, в которой я похожа на футбольного менеджера. Быстрый регги шарашил из блютус-колонки, установленной на перевернутый горшок для растений. Лектор из Ньюкасла самозабвенно пил херес из пивного бокала. Ник обнял меня за талию. Немка из Швейцарии, которая провела на Хиосе уже два года, повернулась ко мне и, невинно улыбаясь, задала вопрос, от которого разрывалось сердце:

– Что вы хотите сделать в этом году?

Пульс прошил мышцы, словно я вот-вот нырну с моста. Дыхание перехватило. Внутренности задрожали. «Ох ты ж дерьмо, – мелькнула мысль. – Ох ты ж дерьмо. Я сейчас это скажу. Я скажу это вслух».

– Я хочу родить ребенка, – произнесла я, и слова вывалились изо рта, точно камни. – Я хотела бы в этом году родить ребенка.

Стараясь не смотреть Нику в глаза, я пялилась на горизонт, на скалистые горы и разваливающиеся городские стены. Мы уже некоторое время не разговаривали о детях. Я пыталась дать ему пространство, чтобы подумать об этом. Он использовал его, чтобы думать о других вещах. Я плакала каждый раз, когда приходили месячные. Он не догадывался почему.

На той неделе я «волонтерила» в средней школе. Некоторые ученики были на вид старше шестнадцати. У некоторых кожа была истончившейся, как крепдешин, сутулые плечи, хриплые голоса.

Эти люди еще молоды: дети и подростки, но физически они пережили такие травмы, истощение, наказания и страх, которые иссушают юность.

Поскольку была рождественская и новогодняя неделя, я решила посвятить один из уроков вырезанию примерно пятидесяти бумажных листьев, и задала ученикам все тот же невинный вопрос: «Что вы хотите сделать в этом году?». Они записали новогодние надежды и зароки, а потом мы соорудили из них большую выставку-дерево в передней части класса. Очень по-«синепитеровски»[32]. Очень в духе счастливой начальной школы. Этакая миссис Таттон в блузке от Лоры Эшли и с бутылочкой духов «Элизабет Арден» в ящике стола.

Мой любимый ученик, молодой человек по имени Али с темными глазами и светлой кожей уроженца северной Сирии, который никогда не болтал на уроках, вел бисерным почерком конспект в тетради для упражнений, никогда не забывая ее принести, и однажды нарисовал мне розу, написал: «В 2017 году я хочу мира для все страна и хочу ехать в Лондон».

Его одноклассница, девушка из Афганистана, словно сошедшая с иллюстрации Ширли Хьюгс[33], написала: «Моя мечта на 2017 год – поехать Англия, потому что я хотела бы стать женщиной-полицейским».

Еще одна девушка, Маана, одетая в пятнистые джинсы и серебряные туфельки из секонд-хэнда: «Хочу ехать в Германию в автобус».

Нур, громкоголосая и уверенная, которая каждый день в обеденный перерыв подбивала парней сыграть в футбол: «Мое пожелание на 2017 год – играть гитарный концерт в школе».

Сайма, говорящая по-арабски, с волосами, цветом напоминавшими патоку: «Моя мечта в 2017 год – вернуться в Сирию, и я увидеть мою двоюродную сестру».

Манир, который позаимствовал в прихожей школы один из фломастеров, чтобы каждый день перед занятиями рисовать себе серьгу, написал, что в 2017 году хочет «приехать в Англию и познакомиться с Криштиану Роналду».

Халида, стройная девушка, одетая в толстовку, шитую на взрослого мужчину, жившая в номере отеля с младшим братцем, матерью и старшей сестрой: «Моя мечта в 2017 году – посмотреть кино по телевизору».

Может, это заставило меня, наконец, выдавить слова, которые вздыбливались внутри с новообретенной неотступностью? Может, столкнувшись с такой простой надеждой и постыдной несправедливостью, я вдруг увидела мир, ободранный до голых костей рождения, жизни и смерти? Или, представ перед таким обыденным ужасом, как семья из шести человек, ютящаяся в палатке почти без отопления, без игрушек, с вечно мокрой обувью и крошащимися от недоедания зубами, я впала во временный нигилизм, чувствуя, что сказанное мною не имеет никакого значения, так что вполне можно вывалить