Война - Ираклий Берг

не знаю я! — Пушкин охватил голову руками.

— Султан умер, да здравствует султан. Да живёт он вечно, то есть, так правильнее. Что с того? Человек смертен. Кто там наследует? — поддержал я как мог беседу.

— В том и дело, Степан. Наследник совсем мальчишка. Значит править будет не он.

— Логично. Негоже дитяте мужам указывать. А кто станет регентом? Вообще, как всё устроено у турок для таких случаях?

— Будет драка за власть, это коню понятно. — неодобрительно заметил Безобразов. — Формально правит мальчик, а на деле… Ваш источник не указал своих главных конкурентов?

— Указал, это… Пётр Романович!! — возмутился наш начальник.

— Я ничего не говорил и никого не называл, прошу отметить. Но, согласитесь, догадаться кто ваш источник не так сложно. Даже его сиятельство сообразит.

— И-го-го.

— Степан!

— Я только подтвердил столь лестную характеристику, Александр Сергеевич. Так что вам сказал визирь? Кого эта жадная бездонная бочка видит своим конкурентом?

— Хозрев-пашу.

— Мои соболезнования визирю. Плакать, впрочем, не стану. Не взыщите.

— Вы думаете, Пётр Романович?

— Уверен. Слово против сабли. Визирь обречён. У Хозрева в руках и войско и флот. Везде его люди.

— У визиря казна. То есть у султана, но мальчик не сможет противостоять такому человеку и будет опутан как муха паутиной.

— «Всё возьму», — сказал булат, — как написал один стихотворец. Что толку от денег когда у шеи ятаган?

— Вы сегодня олицетворяете собою любезность, граф, — решил уязвить меня Пушкин таким обращением, — но правда в твоих словах есть. Визирь боится, очень боится. Однако, дал понять, что сдаваться не думает.

— Ещё бы. Кто ему позволит. И что же, этот образцовый государственный муж наверняка посетил не только вас, Александр Сергеевич? Сколько посольств он обошёл, интересно. Чего он хочет от нас, от презренных гяуров?

— Помощи.

— Каким образом?

— Денег. — Пушкин улыбнулся.

— Что⁇! — не сдержал я праведного возмущения, едва не свалившись со стула от неловкости. — Этот боров хочет денег? А рожа не треснет?!

— Степан!

— Ваше сиятельство!

— Простите, господа, и не кричите. Поймите моё негодование. Жизнь висит на нитке, а… безнадежный человек. Моё предложение — денег не давать, нехай останется без головы.

— Тут дело непростое, Степан.

— Ничего сложного, когда умеючи. Хотя шея толстая, согласен.

— Я о другом. Хозрев-паша имеет связи с англичанами, и довольно плотные. Успех капудан-паши повернёт всю политику Порты в крайне дурную для нас сторону.

— Гм.

— Более того, в его союниках министр иностранных дел. Тот вовсе открыто выступает за союз с Англией.

— Если так, то и деньги не помогут. — резонно заметил Безобразов. — Когда им надо, островитяне выложат любые суммы. Кстати, на что визирю деньги?

— Не ему, я не так выразился. На дары. Визирь умен, он нашёл слабое место нового султана.

— Мать? — отозвался проницательный Безобразов.

— Верно. Валиде-султан его последняя надежда. Он хочет, чтобы дары ей (и молодому падишаху, разумеется) были роскошны. От имени великой державы, России. Таким образом, он надеется представить всё как личную заслугу. Опуская подробности, визирь обещает подать себя как верного сторонника нашей партии. Русской.

Я зажал себе ладонями рот во избежание комментариев. Поэт такой поэт. Русская партия в Оттоманской Порте, во главе с Великим визирем. А потом эти люди говорят, что у меня богатое воображение.

— Кстати, я недопонял, Александр Сергеевич. Султан ведь ещё жив? Который умирает?

— Пока да.

— Тогда всё это несерьёзно. Умирать человек может годами. Иногда десятилетиями. Напишите государю, пока есть время.

— Граф прав, — поддержал Безобразов, — напишите. Так мол и так.

При упоминании нашего государя, пан полковник принял вид столь мужественный, что Пушкин закашлялся.

— Само собою. Но нам следует быть готовыми. Потому, Степан сын Юльевич, тебе важное поручение.

— Какое?

Пушкин поднялся, подошёл ко мне и прошептал его на ухо.

— Я?!

— Ну а кто ещё? — посмотрел поэт ласково.

Глава 17

О смене власти в Османской империи

Уход султана в лучший мир ожидался всеми заинтересованными сторонами, но, как в таких случаях бывает, все равно вызвал эффект неожиданности.

Махмуд умирал тяжело, мучительно, как большинство чахоточных больных.

— Рано, слишком рано! — были последние слова, после которых султан наконец испустил дух.

Суета, сдеживаемая уважением к смерти, началась почти в то же мгновенье. Склоненные в знак трагичности головы приподнялись и придворные посмотрели в глаза друг друга.

— Да поможет мне Аллах, — прошептал визирь увидев приговор себе в глазах капудан-паши, — да убережет он меня от клыков этого бешеного волка. Хозрев-паша словно прочёл мысли визиря и оскалился, демонстрируя зубы способные грызть грецкие орехи.

— Мои дети нужны мне здесь и сейчас, — бросил паша адьютанту, — настало моё время.

Адьютант склонился в нижайшем поклоне и ответствовал, что дети собираются и большая часть уже готова к действиям по указанию отца и господина.

Надо отметить, что детей у капудан-паши имелось более сотни. Принимая самое деятельное участие в разгроме корпуса янычар, Хозрев одновременно растил для себя собственную гвардию. Свыше сотни мальчиков из сирот были усыновлены пашой. Происхождение роли не играло, лишь бы малец казался боек да смышлен. Все они делали карьеру, или, лучше сказать, Хозрев делал им карьеру. Рос он сам, росли его «потомки». Командиры новой армии и флота, помощники губернаторов, дипломаты и секретари — все они занимали нужные места, опутывая сетью управление империи. Проживи султан ещё десяток лет и положение «отца семейства» оказалось бы защищенным со всех сторон, но и сейчас было весьма устойчиво.

Визирь паниковал, отчаянно ища пути выхода, но убежденный в своей силе капудан-паша игнорировал попытки договориться.

— К чему мне этот вороватый пёс? — смеялся Хозрев. — Ядовитый гриб в саду халифа? Нет, господина окружать должны только верные и преданные люди. Такие как я.

Тем временем, официальные церемонии никто не отменял, и наложившийся по времени конфликт высших сановников государства добавил