Декстер мертв - Джеффри Линдсей

Так я и лежал на полу с закрытыми глазами и слушал нечеловеческое тявканье других пострадавших. Они, конечно, были гораздо ближе к взрыву, поэтому, вероятно, и ранены были сильнее. Но справедливости ради замечу, что они употребляли алкоголь, а он притупляет боль. Правда, на них он, судя по всему, подействовал иначе: разбудил какие-то доли мозга, отвечающие за дурацкий вой. Я представить себе не мог ранения, которые оправдали бы эту раздражающую какофонию. Звук был такой, как будто за стеной кто-то сделал лоботомию стаду овец, а потом забил их до полусмерти битами и копьями.

Ну и ладно, пускай блеют. Меня это не касается, даже самую малость. С меня хватит. Я тут ни при чем. Я как гуру нового тысячелетия, достигнувший безупречного состояния нирваны под названием «Отвалите от меня». Если миру еще что-то нужно – пусть приходит сам. Магомед не пойдет к горе.

Так я и лежал, а сирены звучали все громче и громче, заглушая мои отчаянные мысли. Снаружи со скрипом затормозила полицейская машина, и полицейские поспешили на место происшествия. Я не шевелился. Потом примчалась «Скорая», и медики ринулись помогать нытикам с мальчишника. Я не пытался даже встать. И только услышав повелительный голос и стук в дверь своего номера, сопровождаемый женским криком: «Сэр? Сэр!» – я зашевелился. Сначала открыл глаза, затем с трудом поднялся на ноги и открыл дверь.

На пороге стояла афроамериканка в синей полицейской форме округа Майами-Дейд. Она оглядела меня с ног до головы пристальным взглядом, столь же жестким, как ее голос.

– Сэр, вы целы? – спросила она. Голос ее звучал совершенно бесстрастно, но в то же время озабоченно, что, как мне показалось, забавно и довольно непросто изобразить.

– Поранился только, – ответил я, показывая руки и кивая на рубашку. – А в остальном… – Я вдруг отчетливо понял: когда станет известно, кто я такой, меня стопроцентно увезут в отделение. От этой мысли усталость накатила новой волной.

– Хорошо, – кивнула офицер. – Пройдемте со мной, сэр. – Она крепко схватила меня за руку и вывела наружу.

Я сонно оглядел то, что осталось от гостиницы, распахнул глаза от удивления и даже споткнулся, но крепкая хватка полицейской не дала мне упасть. Понятное дело, здесь взорвалась бомба, но знать это и видеть – не одно и то же.

С той стороны, где я оставил свой несчастный авто, стоянку разнесло особенно сильно. От машины, разумеется, ничего не осталось, один лишь искореженный дымящийся остов, который теперь тушили трое пожарных. Автомобили, стоявшие вокруг, выглядели не лучше. Вход в гостиницу, возле которого сновал еще десяток пожарных, почернел, краска на стенах ее выгорела, оконные стекла выбило из рам, а двери слетели с петель. По работе мне и раньше доводилось видеть последствия взрывов, но не таких масштабов. Неужели все из-за мелкой сошки вроде меня? Кажется, кому-то я не даю покоя.

– Ого, – буркнул я.

Офицер кивнула:

– Пойдемте, – и аккуратно повела меня к другой части здания, чуть поодаль, где под козырьком располагался вход в регистратуру. Там врачи «Скорой помощи» уже устроили маленькое приемное отделение.

Медики – народ веселый, шустрый и деловой. Они избавили меня от необходимости тащиться до помойки, сняв мою рубашку и выбросив ее в мусорный мешок. Потом одна из них, крепкая и миниатюрная пожилая женщина с короткими темными волосами, вытащила у меня из груди несколько осколков и быстро, но тщательно обработала антисептиком порезы.

– Пластыри у нас закончились, мой хороший, – сказала женщина. – Поэтому походи без рубашки, пока кровь не подсохнет. – Она улыбнулась. – К счастью для нас, девочек, тут есть на что посмотреть! Прямо как пожарник в календаре! – Она подмигнула мне и хлопнула по плечу. – Ну все. Можешь идти. – А потом переключила внимание на другого пострадавшего.

На улице меня дожидалась все та же полицейская.

– Ответите на несколько вопросов, сэр? – спросила она.

Меня все так же клонило в сон, настроения не было, а жгучие ранки на теле делу не помогали. Жаль, что нельзя поныть и отделаться от копов. Я устало кивнул:

– Да, конечно.

Вопросы были самые обычные, четко по стандартному полицейскому перечню. Служат они для двух целей: во-первых, чтобы души детективов были спокойны, а во-вторых, чтобы первые прибывшие на место происшествия офицеры не выставляли себя круглыми идиотами. Детективы, как правило, не самого высокого мнения о рядовых полицейских, и очень часто это справедливо, но, возьмусь заметить, сами детективы (как мне хорошо известно) тоже зачастую не блещут умом.

Судя по нашивке на рубашке, полицейскую, которая меня допрашивала, звали Пух. Должно быть, нелегко ей жилось с таким именем, оттого она и стала такой умной. Когда Пух быстро и профессионально задала мне вопросы и записала ответы в блокнот, я вдруг проговорился, что взорвалась моя машина. Полицейская украдкой оглянулась, точно искала кого-то выше званием, но никого не обнаружила. Затем улыбнулась, облизнула губы и сосредоточенно на меня посмотрела. Она поняла, что нашла зацепку и может собственноручно разобраться, что здесь произошло. На такие случаи стандартных вопросов не полагается, так что если уж облажаешься – заработаешь оплеуху от начальства. Зато если сделаешь все как следует – получишь повышение, а офицер Пух, готов спорить, не собиралась носить до старости простую синюю форму. По меньшей мере сидит она на ней не очень. Так вот, она принялась придумывать вопросы.

– Вы уверены, что это была ваша машина?

– Да, – кивнул я. – Взял ее напрокат.

– Напрокат? Как давно?

Я силился вспомнить, когда это было. Столько всего случилось за последнее время да так стремительно, что дни слились воедино. В один огромный пространственно-временной пузырь с застывшими внутри событиями, сродни мотыльку в янтаре. Прошло несколько секунд, прежде чем я наконец растерянно ответил:

– Вчера?… Кажется.

После полицейская спросила, из какого проката машина, оставлял ли я ее без надзора, где был и что делал. Я честно ответил, и Пух все записала. Потом она, видимо, подумала о повышении, снова нерешительно облизнула губы и спросила:

– Есть ли, по-вашему, кто-то, кто хочет вас убить?

Вот он, тот самый вопрос. Есть ли кто-то, кто хочет меня убить?…

А разве остался в этом жестоком, жутком, грешном мире хоть кто-то, кто этого не хочет? Я даже не знал, с кого начать список, настолько он велик. С минуту я молча смотрел на офицера и вдруг расхохотался.

Нет, настоящих эмоций я не испытываю, поэтому смех пришлось прививать себе в подростковом возрасте, и было непросто. Ох и много же времени я убил, пытаясь научиться делать это к месту. Результатом я особенно гордился: смех у меня получался сдержанный, величавый, но естественный. И уж точно совсем не похожий на тот хриплый кашель второсортного тенора, только что вырвавшийся из моей груди. Поверьте, этот лай дворняжки не понравился бы даже самому большому моему поклоннику (если вы умудритесь, конечно, такового найти).