Сага о Рорке - Андрей Астахов

– Увидел тебя из шатра, – сказал Горазд. – Вытолкали тебя, не дали проспаться спокойно.

– Не пьян я, княже. А эти… пусть Лада подарит им добрые ласки!

– Поговорить с тобой хочу, Куява. Давно собираюсь, да случая не выберу.

– Поговорить? – Дружинник был пьян сильнее, чем вначале показалось княжичу. Что ж, оно и к лучшему.

– Изменился ты. Наблюдаю за тобой и вижу, что будто ноета[94]какая тебя томит. Раньше ты был сам огонь, а теперь будто подменили тебя.

– Пустое, княже. Война начнется, так и удаль вернется.

– Война уже началась. Завтра в поход идем, – Горазд пристально глянул на молодого гридня. – Добыча большая может быть, домой вернемся не только со славой.

Куява только махнул рукой. Горазд понял, о чем думает юноша.

– Такому воину, как ты, в самый раз будет жениться, – продолжал он.

– Моя люба меня не замечает, – простонал Куява.

– Ой ли! Такого, и не заметить?

– Ты, княже, не томи меня. Знаешь ведь, о ком я девнесь думаю, из-за какой девушки спать по ночам не могу. За другого она просватана мне на погибель.

– Так Рогволод решил. Так Боживой решил. А я могу и по-другому рассудить, – загадочно сказал Горазд.

– Ты? – Куява упал в снег на колени перед княжичем. – Неужто надежду мне подарить хочешь?

– Встань, паробче, нечего передо мной на коленях стоять… Я Эймунду ничем не обязан, а своих гридней ценю пуще варягов заезжих.

– Княже Пресветлый! Вели, что душе твоей угодно, на все пойду ради тебя!

И второй раз Горазд пристально посмотрел в лицо дружиннику. Прост парень, чист, как роса утром, нет в нем никакого подвоха. Приручишь такого, станет душой твоей заклятой, предан будет до смерти. И еще увидел Горазд в глазах Куявы такую боль и такую надежду, что решился.

– Клянись, что не предашь меня, – приказал он.

– На мече клянусь! Перуном, погибелью своей!

– Тогда я отныне беру тебя под свою руку. Самым близким гриднем мне будешь, наперсником моим. Теперь у нас общие враги.

– У меня один враг. Его крови жажду.

– Рорк?

Куява заскрипел зубами так, будто рот его наполнился песком.

– Так убей его, – спокойно сказал Горазд.

– Вызвать его на суим?

– Не годится. А если он убьет тебя? Мне твоя смерть не нужна. Не хочу, чтобы моя названая сестра стала женой варяжина.

– Понимаю… – Куява вздохнул. – Когда?

– Когда придем на место.

– Как бы проклятый не почуял чего.

– Боишься, Куява? – усмехнулся Горазд. – Можешь передумать, судить я тебя не буду.

– Согласен я! – поспешно воскликнул дружинник. – Только чаю, трудно будет застичь его врасплох.

– Это не моя печаль. Думай сам. Но помни: принесешь его голову, получишь сестру в жены.

Горазд перевел взгляд на пылающие костры норманнского стана. Там били в бубны, там горлопанили пьяные варяги и заходились смехом продажные женщины. Первуд и Ведмежич сейчас там, пируют в шатре у Браги, а он, Горазд, не пошел, сослался на лихорадку. А там ли этот проклятый, Рорк? Тоже веселится вместе со всеми, пьет мед и тискает девок?

– Так мы договорились, Куява? – спросил Горазд.

– Да, княже.

– Помни, ты поклялся.

– Помню, княже.

– Прикончи выродка, и моя сестра будет твоей. Если он умрет, никто не опечалится. Ни враги, ни анты. Он чужой и для нас, и для них. За волчью кровь дикой виры не потребуют. И запомни, Куява, братьям моим ни слова. Никому ни слова. Никому…

Последний подъем давался особенно тяжело. Снег был слежавшийся, глубокий, фута полтора-два в глубину, и пробираться по нему было непростой задачей даже для здорового человека. А у Герберта сил совсем не осталось. Один он не смог бы даже добраться к Винвальдским холмам. Сюда его привел Руп.

Руп оказался на редкость сообразительным псом. Всю дорогу от Фюслина до Винвальда Руп вел себя как самый заботливый и преданный друг. И если Герберт вымок и обессилел, то совсем не по вине пса. Слишком глубок был снег на пути, слишком долгим оказался переход и слишком мало сил осталось у Герберта. Он и сам понимал, что не протянет долго и мечтал только об одном – умереть в Луэндалле, исповедовавшись отцу Адмонту.

В этой войне Бог определил ему странную роль, уже второй раз за последние два месяца путь его лежит в Последнее Прибежище. Там сияет золотой крест над церковью, в которой похоронен святой мученик и его сотрудники, туда нет доступа злу. Но разве Лофардский монастырь был менее святым местом? Разве не хранился в реликварии монастырской церкви нетленный палец святого Макария? Наемники разграбили и сожгли монастырь. Они срывали со старинных книг дорогие оклады, а сами книги швыряли в грязь. Обухами секир разбивали и плющили монастырскую утварь, превращая ее в слитки драгоценного металла. Священные ризы рвали на портянки и конские потники. Собратьев Герберта, девятнадцать монахов обители и самого аббата Октавия, повесили на шпалерах виноградника и развлекались, стреляя в повешенных из арбалета. Герберт тогда спасся, и Бог повел его в Луэндалль, чтобы исполнить предназначенное. И как он это исполнил? Королева попала в лапы Зверя, сам Герберт потерял зрение и теперь ослеп, будто земляной червь. Но что хуже всего, он – предатель. Чудо спасло его от голодной смерти в Фюслине, и теперь он вновь идет в Луэндалль – зачем?

Может быть, в этом снова рука Божья. Предатель идет к святому за последним прощением. Тяжкую ношу влачил Герберт с того страшного дня, как повстречал рыцарей Ансгрима. Лишь Адмонт способен ее снять. Лишь Адмонт спасет уже действительно в последний раз…

Первую ночь они с Рупом провели в пустой охотничьей хижине в двадцати милях от Фюслина. Здесь оказались запас хвороста и даже горсть муки в крынке. Герберт отогрелся у огня, поел мучной похлебки с оленьим салом и накормил собаку. Среди разного хлама, разложенного по стенам лачуги, Герберт ощупью отыскал длинную крепкую палку, незаменимую вещь для такого несчастного слепца, как он. Теперь оставалось только выспаться, и Герберт долго и усердно молился, благодаря Всевышнего за помощь на его тяжелом пути.

Весь следующий день они шли к Луэндаллю. И хотя Герберта мучили жар и страшные головные боли, пройти удалось много. Встреченный на исходе дня прохожий сказал Герберту, что он всего в пяти милях от Винвальда.

Ночь Герберт провел на постоялом дворе в какой-то деревне, здесь же купил у хозяина таверны на последнюю оставшуюся у него серебряную крону еды для себя и для собаки. Трактирщик оказался человеком словоохотливым, но Герберт лишь слушал его, не говоря ни слова. Единственное, о чем он отважился спросить хозяина таверны, так это о дороге на Луэндалль.