Горячий снег - Юрий Бондарев

– Ложи-ись! - Кузнецов не услышал в настигающем визгесвоего голоса, одними пальцами почувствовал изо всей силы дернутую вниз полуухановской шинели.

Уханов, упав на него, загородил небо, и тотчас чернымураганом накрыло ровик, ударило жаром сверху; ровик тряхнуло, подкинуло,сдвинуло в сторону, почудилось, он вставал на дыбы, и почему-то рядом оказалсяне Уханов (тяжесть его тела сбросило с Кузнецова), а серое, землистое, с застывшимиглазами лицо Чибисова, его хрипящий рот: "Хоть бы не сюда, не сюда,господи!.." - и до отдельных волосков видимая, вроде отставшая от серойкожи щетина на щеках. Навалясь, он обеими руками упирался в грудь Кузнецова и,вжимаясь плечом, спиной в некое узкое несуществующее пространство междуКузнецовым и ускользающей стеной ровика, вскрикивал молитвенно:

– Дети!.. Дети ведь… Нету мне права умирать. Нету!..Дети!..

Кузнецов, задохнувшись чесночной гарью, под давящими рукамиЧибисова, хотел освободиться, глотнуть свежего воздуха, крикнуть:"Замолчите!" - но от химического толевого яда закашлялся с режущейболью в горле. Он с трудом отцепил руки Чибисова, сбросил их с груди. Ровикзабило удушающим густым дымом - и не стало видно неба. Оно кипело чернотой игрохотом, смутно и нереально просверкивали в нем наклоненные плоскостипикирующих "юнкерсов" - нацеленно падали из дыма черные кривые когти,и в обвалах разрывов ровик изгибало, корежило, и везде разнотонными, иласковыми, и грубыми голосами смерти прорезали воздух осколки, обрушиваласьпластами земля, перемешанная со снегом.

"Сейчас это кончится, - внушал себе Кузнецов, ощущаяхруст земли на зубах, закрыв глаза: так, ему казалось, быстрее пройдет время. -Еще несколько минут… Но орудия… как же орудия? Они приведены к бою… Осколкамиразобьет прицелы?.."

Он знал, что нужно немедленно подняться, посмотреть наорудия, что-то сделать сейчас, но отяжелевшее тело было вжато, втиснуто в окоп,болело в груди, в ушах, а пикирующий вой, горячие удары воздуха со свистомосколков все сильнее придавливали его к зыбкому дну ровика. С той же бьющейся вголове мыслью, что нужно что-то сделать, он открыл глаза и увидел на откосебруствера бритвенно срезанный осколком край земли. И какие-то живые серыекомочки падали по земляной стене, рассыпая из узких нор пшеничные зерна,сбегали в ровик, сновали, метались по горбом выгнутой спине лежавшего ничкомЧибисова.

Кузнецов знал, что это за серые комочки, но никак не могвспомнить их названия, вспомнить, где он их еще так ясно когда-то видел, - итут же прорвался сквозь грохот крик Уханова: он тоже смотрел на спину Чибисовас изумленно-пристальным выражением.

– Смотри, лейтенант, мышей к дьяволу разбомбило! А нудавай спасайся! Дав-вай!

Большая рука Уханова в заскорузлой рукавице стала ловить,хватать эти серые, вдруг злобно оскалившие зубы комочки со спины Чибисова,выбрасывать их из ровика в дым.

– Чибисов, шевелись, мыши сожрут! Чуешь, папаша?

– Панорамы, Уханов! Слышишь, прицелы! - не обращаявнимания на Чибисова, крикнул Кузнецов и мгновенно подумал, что хотел и могприказать Уханову - имел на это право - снять панорамы, то есть властьюкомандира взвода заставить выскочить его сейчас под бомбежкой к орудиям изспасительной земли, сам оставаясь в ровике, но не смог этого приказать.

"Я имею и не имею права, - мелькнуло в головеКузнецова. - Потом никогда не прощу себе…".

Сейчас все между ними сравнялось и все измерялось одним -огромным, окончательным, случайным, простым: несколькими метрами ближе илидальше, зоркостью пикирующих со своего смертельного круга "юнкерсов"в этой беззащитной и чудовищной пустынности целого мира, без солнца, без людей,без доброты, без жалости, до невыносимого предела суженного в одном ровике,подталкиваемого разрывами от края жизни к краю смерти.

"Я не имею права так! Это отвратительное бессилие… Надоснять панорамы! Почему я боюсь умереть? Я боюсь осколка в голову?.. ГдеДроздовский?.. Уханов знает, что я готов приказать… Черт с ними, с прицелами! Уменя не хватает сил выскочить из ровика… Готов приказать, а сам сидеть здесь.Если выскочу из ровика, ничто не будет защищать. И - раскаленный осколок ввисок?.. Что это, бред?"

Железный треск, разваливающийся над головой, круто сдвинулвбок ровик, толкнул клубящуюся наволочь черного дыма в лицо, и Кузнецовзакашлялся - его душило ядовитостью тола.

Когда дым рассеялся, Уханов, вытирая рукавом землю с губ,потряс головой - с шапки ссыпались комки грязного снега, - странно посмотрел нанадсадно кашляющего Кузнецова и, блеснув стальным зубом, прокричал, как будтооба были глухие:

– Лейтенант!.. Дыши в платок - легче будет! "Да, янаглотался толовой гари. Я забыл и вдохнул ее ртом. Запах горелого чеснока ижелеза. Впервые я почувствовал этот запах в сорок первом. И запомнил на всюжизнь… Какие могут быть еще платки? Только вот грудь выворачивает, болит откашля. Воды бы, воды бы холодной глотнуть…".

– А-а!.. Ерунда! - крикнул, глотая кашель, Кузнецов. -Уханов!.. Слушай… Нужно снять прицелы! Раскокошит ко всем чертям! Непонятно,когда это кончится?

– Сам думаю, лейтенант! Без прицелов останемся какголые!..

Уханов, сидя в окопе, подтянув ноги, ударил рукавицей пошапке, надвигая ее плотнее на лоб, уперся рукой в дно ровика, чтобы встать, носейчас же Кузнецов остановил его:

– Стой! Подожди! Как только они отбомбят по кругу,выскочим к орудиям. Ты - к первому, я - ко второму! Снимем прицелы!.. Ты - кпервому, я-ко второму! Ясно, Уханов? По моей команде, ясно? - И, насилусдерживая кашель, тоже подтянул ноги, чтобы легче было встать.

– Надо сейчас, лейтенант. - Светлые глаза Ухановаиз-под надвинутой на лоб шапки смотрели, сощурясь, в небо. - Сейчас…

По звукам выходящих из пике самолетов они оба одновременнопочувствовали: завершился очередной круг бомбежки. Метельные круговороты жаркогодыма несло из-за бруствера. "Юнкерсы", поочередно выходя из пике надберегом, выстраивались в круг, в эту непрерывную небесную карусель, заходя надстепью выше клубящейся черноты. Впереди и сзади за рекой горела огромнымпожаром станица, бегущее по улицам пламя сталкивалось, перекручивалось;обрушивались кровли, выбрасывая в небо раскаленные тучи пепла и искр, лопались,выстреливали стекла: на околице пылало несколько исковерканных осколкамиавтомашин, не успевших уйти в укрытие. Узкими ручейками стекал по откосу к рекеи горел бензин. Над батареей, над берегом, над пехотными траншеями траурнойзавесой переваливался сгущенный дым.

Кузнецов, выглянув из ровика, увидел все это, слышавыровненный звук моторов вновь заходивших за дымом на бомбежку"юнкерсов", скомандовал:

– Уханов!.. Успеем! Пошли!.. Ты - к первому Я-ковторому…

И с зыбкой невесомостью во всем теле выскочил из ровика,перепрыгнул через бруствер огневой позиции первого орудия, побежал по черномуот гари снегу, по радиально разбрызганной от воронок земле ко второму орудию,откуда донесся чей-то крик: