Герцеговина Флор - Виталий Павлов

- Я слушаю!

- Это я, — и по тому, как она замолчала, я понял, что больше ничего говорить не надо.

Потом мы встретились и проделали весь путь первого дня, но только уже вместе. Мы удлинили его настолько, насколько это было возможно, попирая все известные законы мироздания. Да-да, мы ведь растянули время. В первый раз на этот путь ушло часа три, во второй — в два раза больше.

- Я вас сразу заметила.

- И превратили меня в камень.

- А мне показалось — в воск

Весенняя осень все-таки самое прекрасное время года.

- А чем вы занимаетесь?

- Разное, знаете… Держусь за черное, стучу по дереву. Плюю три раза через левое плечо.

- А вы случайно не маг?

- Случайно да, если вы имеете в виду магнитофон.

Это был один из редких дней, когда можно было молоть всякую чепуху, причем совершенно безнаказанно. Можно было воскликнуть: посмотри, какое зеленое солнце, — и получить подтверждение этим словам. Можно было долго объяснять, как устроена шариковая авторучка, и видеть неподдельный интерес в глазах собеседника. Ах, как это интересно, не может быть! И откуда вы все это знаете! Любая глупость была простительна в тот день.

Еще мне нравится, когда от падающих листьев город пустеет. И он пустел в тот день. Прямо на глазах.

- А давайте зайдем в «минутку»! Сфотографируемся, потом разорвем пополам и это будет как пароль. Когда мы встретимся через много лет и не узнаем друг друга, сложим фотографии…

- Почему через много лет? — спросил я.

- Не знаю. Давайте? Там открыто!

- Давайте…

Очень не люблю фотографироваться.

- Знаете, я плохо получилась. Давайте разорвем? — она вертела две полоски с мутными изображениями совершенно незнакомых нам людей.

С удовольствием!

- Наверное, у них какой-то дефективный объектив. Обычно, я хорошо получаюсь… А давайте пойдем в кино? Я ведь тогда опоздала.

Давайте.

Я не помню, о чем фильм. Наверное, в этом кинотеатре был дефективный кинопроектор. Обычно я все запоминаю. Даже титры. Фильм закончился, а день еще длился. Это был точно один из тех дней, в которых больше чем двадцать четыре часа.

- А хотите, я угадаю, кто вы?

- Хочу.

- Вы врач. Хирург. Угадала?

- Может быть…

- Хорошо! Тогда скажите, кто ваш друг?

- Вы.

Ее звали Вита. Она не в восторге от своего имени. Я тоже, если откровенно. Просто родители хотели, чтобы было оригинально. В результате все называли ее Викой. Но это — совершенно другое имя.

- Если хотите, я пока не буду вас называть по имени. Пока мы не придумаем то, которое вам понравится.

- Хочу.

- А хотите, я покажу дом, в котором родился?

- Покажите.

- Тогда он казался мне очень большим. Наверное, его скоро снесут, — сказал я, — и на земле не останется места, где я появился на свет.

- А может быть, вы скоро прославитесь, и тогда этот дом будет охраняться законом.

- Может быть. Но, скорее всего, будет обратное. Законом буду охраняться я, а дом по этой причине снесут.

Даже эту фразу я мог произнести безнаказанно в тот бесконечный день.

- Чем же вы так провинились?

Я стал кабацким музыкантом.

Нет, я не сказал ей этого. Мне показалось, что это будет одним из тех взрывов, которые разбросают нас в разные стороны. Еще я боялся, что кто-то третий узнает о наших отношениях. Я скрывал ее от всех, скрывал в самое неподходящее для этого время года, когда город пустел от опадающих листьев.

- А хотите, я вам скажу, что я люблю больше всего?

- Хочу.

- Я люблю… Люблю рисовать. Весну. Люблю море, его запах. Люблю лес. Помните, «прозрачный»? Люблю прозрачный лес, как будто смотришь сквозь прозрачное стекло. Люблю жить. Просто так… Дышать… Очень полюбила, особенно в последнее время. Вот видите, как много я люблю! А вы?

Я мог бы точно сказать, чего не люблю.

Например, фотографироваться.

Не люблю, когда вокруг тихо и вдруг самолет. Мне становится не по себе. Никому не говорю об этом.

Не люблю слово «горжетка». Просто так. Не произносил ни разу.

И последнее.

Не люблю себя. С каждым днем все больше и больше. Наверное, надо что-то делать. Но что?

- Почему вы молчите? Неужели вы ничего и никого не любите?

- Люблю. Просто…

- Не хотите говорить? Не говорите, я не обижусь. Сегодня день такой, нельзя обижаться. Что? Любите?

Вас…

Глаза очень близко и губы…

- Надо говорить — тебя.

Говорю. Тебя. Тебя. Тебя.

Совершенно другой день, совершенно другая осень, совершенно другой я ставлю ящик с колонкой на грязный пол автобуса. Я сажусь у окна. Рядом кладу гитару. Ко мне не подсядешь. Мне хочется побыть одному. Мне сегодняшнему и мне вчерашнему.

Нам двоим хочется побыть одному.

Илик, Гешка и Кырла садятся вместе. Интересно, заметили они, что нас двое?

- Что-то Вовчик засмурел. Влюбился, что ли? — сказал Илик.

- Может, съел чего? — сказал Гешка.

— Думает… — сказал Кырла.

Значит, заметили.

- Вовчик! — Кырла водит у меня перед глазами рукой.

Так делают, когда хотят проверить, в сознании человек или нет. Реагируют на свет зрачки или нет. Мои зрачки реагируют.

— У нас тут идея есть.

— Какая? — отзываюсь я.

Побыть одному мне сейчас не удастся. Это уже точно.

- Илик предлагает сброситься и купить тачку. Недорогую. Что-нибудь типа старого «москвича» или «жопарожца». А? Как идейка?

Мы ехали работать в Черногорск. Маленький городок на берегу моря, в сорока километрах от нашего. После одиннадцати никакого транспорта, а взять четырех жлобов в машину, темной ночью, — таких охотников надо поискать. Поэтому Илик и предлагал иметь свое средство передвижения. И не зависеть ни от кого. В любой момент — машина к нашим услугам. Голосование прошло без эксцессов. Единогласно. Пускай будет машина.

Черногорск приближался. Где-то там, посреди города, есть ресторан «Девятый вал». Илик надыбал эту точку, как охотничий пес пернатую дичь. Может быть, Джим научил охоте своего хозяина? Чуять добычу верхним чутьем? Вряд ли. Скорее, Илик мог научить чуять добычу кого угодно. Даже свою собаку.