Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Лайон Олди

Куда там колеснице!

Раньше Персей не носил внука на плечах. Амфитрион и в горячечном бреду не мог себе представить, что такое случится на одиннадцатом году его жизни. Но дед лишь раз оглянулся, увидел, как отчаянно шкандыбает мальчик, пытаясь держаться вровень с аргивянами, как мучится обессилевший Тритон, хрипя: «Я! Я понесу…» Мигом позже Амфитрион взлетел в воздух и оседлал ураган. Поднажал и Тритон. Тирренец бежал последним, но – чудо! – не отставал.

– Хаа-ай, гроза над морем…

Расступились сосны, признав свое поражение. Покорствуя, легли под ноги седые волны ковыля. Жесткими гребнями взвихрились кустики полыни.

– Хаа-ай, Тифон стоглавый…

Говорят, фракийцы не запрягают лошадей в колесницы. Говорят, они ездят верхом. Ха! Уж точно фракийцы никогда не ездили на дедушках. Мальчику чудилось, что он скачет на крылатом Пегасе, сыне Медузы и Посейдона-Жеребца. Ревновал ветер, завидовали облака; вихрем неслись навстречу звонкие тимпаны – ближе, ближе, совсем рядом!

– Хаа-ай, перуны с неба, Громовержец брови хмурит…

На кручу Амфитрион вскарабкался сам. Вскарабкался? – взлетел, словно и не слезал с дедовой спины! Что-то подгоняло его, заставляло спешить, не позволяя ни на миг прервать движение. Заполошный стук сердца вытеснял на задворки сознания назойливую бродяжку-память: пятна крови на траве, пятка мертвеца меж камнями, Тритон, замерший у грота…

И снова – плечи деда.

Бегут люди по краю ущелья. Справа – бездна черней Эреба. Слева – скала до небес. Одинокий луч солнца пронзает тучи, указывая путь. Бегут люди – туда, где золотое копье Гелиоса вонзается в горный кряж.

Знамение?

Тропа нырнула в благоухающие заросли мирта. Мальчик зажмурился, опустил голову, касаясь груди подбородком. Нет, ветви проносились над головой, изредка задевая макушку. Казалось, дед ощущает внука как часть собственного тела. Вскоре перед ними открылась гранитная плешь, дочиста вылизанная трудягой-ветром. Тимпаны и трещотки грохотали вплотную.

– Хаа-ай, гроза над миром…

Они встретились там, где договаривались.

Боги любят шутить. Даже если они клялись Стиксом не вмешиваться в твою жизнь, и нарушение клятвы грозит ослушнику мертвым сном в течение года, а потом еще и изгнанием из сонма небожителей на девять лет, с отлучением от нектара и амброзии – ничто не мешает Олимпийцам играть со стечением обстоятельств, как дитя играет с галькой на берегу. Назначили встречу у храма Зевса Немейского? В кипарисовой роще? – добро пожаловать в рощу.

Не правда ли, смешно?

Десятки зеленых веретен торчали из земли. Наверное, мойры[70]устроили здесь большое распределение судеб. Деревья траура, мрачная зелень кладбищ, сегодня кипарисы дали приют двум дюжинам вакханок. Грязные, в разорванных одеждах, они бродили по роще, как звери в западне. За спинами женщин молчал храм. Жрецы заперлись внутри, дрожа от страха. Притулившись во впадине между парой отвесных склонов, словно подмышкой у гиганта, храм олицетворял для вакханок тупик. Подняться в гору они не могли – крылья безумия не всемогущи. Выход из рощи им загораживали Горгоны с загонщиками. Аргивяне шумели хуже титанов, идущих на штурм Олимпа. Горгоны молчали, красноречиво выставив вперед жала копий.

– Сатиров нет, – буркнул Персей. – Сбежали, козлы. Это хорошо…

Он замедлил шаг. Мальчик, сидевший на плечах деда, ощутил, как ураган под ним стихает. Ушел восторг скачки; вернулись опасения. Они усилились стократ, едва Амфитрион увидел среди загонщиков знакомое лицо. Темная борода колечками, морщинки у глаз… Да что там лицо! – черные ноги Мелампа, сына Амифаона, нельзя было спутать с другими ногами. Меламп тоже заметил их. Страх скомкал черты фессалийца, страх и дикое облегчение. Презрев достоинство целителя, он кинулся к Персею, спотыкаясь и чуть не падая. От змеиной грации его походки не осталось и намека.

– Какая встреча…

Персей остановился. Дал спутникам обогнать себя – те, вне себя от возбуждения, присоединились к аргивянам. Ссадил внука на землю, но гнать не стал. Напротив, легонько придержал за плечо, вынуждая быть свидетелем. Готов броситься на Мелампа с кулаками, мальчик смотрел, как целитель на бегу прокусывает себе запястье – святилище Пеона, подсказала память, чаши на алтаре… – как выставляет вперед руку, будто умоляя о пощаде. Редкие, густые капли крови падали на землю. Меламп топтал их, замедляя бег. В двух шагах он остановился, дрожа всем телом.

– Выпей! – крикнул целитель. – Выпей моей крови!

Мальчик и не знал, что можно кричать шепотом.

– Скорее! Иначе будет поздно…

– Твоя кровь? – Персей был холоден. – О да, конечно.

– Пей!

– Успокойся. Я выпью ее всю. Без остатка.

– Ты…

– Я так мечтал о ней, о твоей крови. Сами боги свели нас.

Меламп осекся. Убийственная ласка в голосе Персея разила без промаха. Не в силах прочесть что-либо в глазах деда, фессалиец обратил свой взгляд на внука. Ненависть, полыхавшая в Амфитрионе, была ему ответом.

– Уже? – спросил Меламп.

Да, сказало молчание.

– Спарт? – спросил Меламп.

Да, согласилось молчание.

Опустив руку, пачкая кровью подол хитона, Меламп улыбнулся – так признают поражение – и встал на колени.

– Бей, – сказал он, опуская голову.

Нет, возразило молчание.

Пожалуй, мальчик изумился больше целителя. Амфитрион едва сдержался, чтобы не вцепиться в деда – ну что же ты? бей его! Он был на грани помешательства. Еще миг, и мальчик бы выдернул из ножен дедов меч, чтобы всадить клинок в олицетворенное предательство. На коленях? Подставил шею? – пусть! Есть поступки, которым нет прощения…

Я и не прощаю, объяснило молчание. Я просто не бью.

– Когда? – спросил Персей. – Когда ты отравил меня?

– В портике. Помнишь, мы пили пиво?

– Ванакт Анаксагор заранее договорился с тобой об этом?

– Нет. Он поставил мне условие позже, вечером. Твоя голова за два города.

– Ты дал мне отраву еще до того, как принял условие Анаксагора?

– Да.

– Почему? У тебя есть свои причины мстить мне?

– Я провидец, – голос Мелампа треснул разбитым кувшином. Не сразу стало ясно, что целитель смеется. – Я знал, что потребует у меня Анаксагор. И знал, что соглашусь. Так зачем мне было откладывать яд на будущее? Такой удобный случай…

– Ты прозреваешь собственную судьбу? Даже пифии в Дельфах…

– Что там прозревать? – смех превратился в осыпь глиняных черепков. – Тупой чурбан, и тот на моем месте знал бы, чего захочет ванакт. Твой внук сейчас ненавидит меня меньше, чем Анаксагор – тебя. Сидеть на троносе, понимая, что сидишь на Персеевой ладони… Ждать, когда же Персей сожмет кулак. Такое можно простить богу. Ты бог?