Повнимательнее, Картер Джонс! - Гэри Шмидт

Наши перекладины устояли.

Перекладины устояли.

Перекладины устояли!

А на следующий день Дворецкий уехал.

28 Достижения

Когда я был с отцом в Голубых горах, мы шагали по тропе, он впереди, я по пятам: я никогда не отставал. Мы видели, как наползают на долину австралийские тропические грозы, и видели, как небо очищается от туч, и видели, как эвкалиптовая голубая дымка пропитывает воздух. И все время было так сыро и так жарко, что простой смертный просто бы не выжил. И, если не считать охотничьих криков, и шороха змей, и треска крокодилов в кустах, и шума воды – «кап-кап» да «буль-буль», и окликов белых птиц в вышине, мы слышали только голоса друг друга.

В той долине в Голубых горах, когда отец видел что-нибудь, что ему хотелось показать мне, он говорил: «Картер» и тыкал пальцем. И больше ни слова. Только «Картер». И показывал на какое-нибудь растение или цветок так, словно это страшно важно, а я обычно даже не понимал, на что мне полагается смотреть. Но голос у отца был такой, словно он говорил мне: «Я рад, что ты здесь со мной и можешь это увидеть».

По-моему, он пытался сказать именно это.

Даже если… Короче, по-моему, именно это он и пытался сказать.

Дворецкого не было почти месяц. Точнее, как бы сказал он сам, «четыре недели».

Мама взяла все под контроль со сноровкой настоящего боулера. Распределила задачи в команде, и когда она подавала нам мячи – то есть раздавала задания, – мы слушали внимательно. И ловили – как мяч – каждое слово.

Готовили мы по очереди. Вечерами – сегодня я с сестрами, завтра мама, послезавтра опять мы. Неда выгуливал в основном я, но иногда Энни, в свободное от клуба робототехники и занятий музыкой время. В Мэрисвиллской публичной библиотеке открылась выставка офортов Рембрандта, и я свозил туда Энни на Баклажане. Рембрандт ей понравился больше, чем Тёрнер. Эмили и Шарли стали ходить в балетную студию мадам Ришелье – туда их возила мама на бентли. А по вечерам приезжала за мной к школе, когда я стал совершать пробежки вместе с Кребсом и его отцом: мистер Кребс, знаете ли, сказал, что должен привести себя в форму. Мистер Кребс сказал, что у меня есть задатки бегуна на дистанцию «одна миля». Его сын тоже так думает. Он сказал: – Пожалуй, займись и этим повнимательнее.

Поздно вечером, когда Эмили и Шарли уже спали, мы с Энни, доделав домашку, присаживались рядом с мамой, держали на руках Мишку Мо и разговаривали о Карриэре – и иногда даже без слез.

А потом однажды в субботу – а это был один из тех невероятных дней в конце ноября, когда осень словно бы отказывается уходить и свет становится темно-янтарным, – в дверь позвонили. Смотрю, а на крыльце стоит Дворецкий. Мама и сестры недавно ушли – решили прогуляться пешком в библиотеку и взять единственную книжку Э. Несбит, которую Эмили и Шарли пока не читали, – но я был дома. И Нед тоже. И Нед от волнения сделал то, что делает в таких ситуациях непременно.

– Где вы были? – спросил я.

– Вы с Карсоном Кребсом великолепно играли вместе, – сказал он.

– Что-что?

– Далеко не всякий крикетист быстро понимает, как важна эта взаимозависимость игроков. Мало кто из крикетистов находит в ней радость. И совсем уж немногие приходят к мысли, что именно взаимовыручка делает нас людьми. Вы принимали обдуманные решения, молодой господин Картер, и помнили, кто вы.

– Я помнил, что я джентльмен?

– Именно. Биты и мячи все еще лежат в багажнике бентли?

– Да.

– Желаете сесть за руль?

Я привез нас к школе Лонгфелло и припарковался, а Дворецкий открыл багажник Баклажана, и мы вместе достали все необходимое. Установили сетку, забили столбики в грунт, положили сверху перекладины.

– Защищайте свою калитку до последнего вздоха, молодой господин Картер.

– Так где же вы были?

Дворецкий помедлил с крикетным мячом в руке.

– Я задаю прямой вопрос, – сказал я.

Дворецкий подбросил мяч.

– В Бамберге.

– В Бамберге? Название как из мультика.

– В Бамберге служит ваш отец, молодой господин Картер.

Долгая пауза – но нет, никакого визгливого ора сверху.

– Вы ездили повидаться с моим отцом?

– Вот видите – чтение книг сэра Артура Конан Дойла развивает дедуктивные способности.

– И что вы ему сказали?

– Я перечислил отличительные признаки… как бы лучше выразиться… неджентльменского поведения, когда кто-то ожидает, что все остальные должны безропотно страдать от капризов мужской линии семьи. А потом я рассказал ему о его сыне, и о том, как он ведет себя с сестрами и служит опорой для матушки, и о его благородстве в самом благородном виде спорта. И я сказал ему, что вернусь в Мэрисвилл, чтобы лицезреть возрождение подлинного джентльменства.

– Он поступил с нами по-свински.

– Знаю.

– В смысле, совершенно по-свински.

Дворецкий кивнул.

– А где еще вы были?

Дворецкий снова помедлил. И сказал:

– Я также побывал в Лондоне.

– О, – сказал я. – Лондон – это круто.

– Говоря вашим языком, – сказал Дворецкий.

Я пару раз взмахнул битой.

– Наверное, он больше никогда не вернется домой. Мне так кажется.

– Может статься, не вернется, – сказал Дворецкий.

– И что нам тогда делать?

– Прожить жизнь – дело нелегкое, молодой господин Картер. Если так и произойдет, вы должны обдуманно выбрать линию поведения. Вы можете вести себя либо как джентльмен, либо как варвар.

– Одно из двух? И никаких других вариантов?

– Других вариантов нет, – сказал Дворецкий. – Либо – либо. А теперь позвольте-ка…

Он вскинул руку с мячом, а я невысоко замахнулся битой, не сгибая рук.

В Мэрисвилле, штат Нью-Йорк, на холодном ноябрьском закате темно-янтарный свет постепенно гаснет. На темно-зеленые лужайки наползает тень. Деревья затемнены, но ты узнаешь их по очертаниям, и дубы потряхивают листьями, напоминая тебе, что отказываются с ними расставаться, а это лишь слабаки-клены облетели. Выше тянутся по небу желтые, алые и золотые полосы, а еще выше выглядывают из темноты первые звезды, и повсюду тишина и спокойствие.