Дао Дзэ Дун - Сергей Анатольевич Смирнов

улыбка такая — одновременно высокомерная, провокационная и… ну, скажем, опасливая, немного нервная.

— Тоже мне физиономист. Пальцем в небо, — хмыкнула Дрозофила, но не отвернулась. — А у танзанийских?

— У каких?

— У танзанийских девушек?... Меня уже в пять лет в Танзанию увезли… Из двора такого питерского — представь, да? — прямо к зебрам и жирафам в саванну. Там, между прочим, все так улыбаются… Зебры, масаи… геенны.

— Все, молчу… попал, — сдался Страхов, поставил бокал на свой столик, и прикрыл своей рукой ее руку, которая оказалась холодной и хрупкой, с острыми костяшками.

Дрозофила родилась на Охте… Нет, своего настоящего имени она скажет, оно у нее, как у индейцев, секретное-запретное, она его скажет только тому, за кого уж точно замуж выйдет. Проехали!

Родители были микробиологами, оба увлеченные, кандидаты наук. А еще — фанаты Гринписа. Воевали в Питере. Она помнила, как однажды летом ее взяли на большой мост, и туда приехали еще пары с детьми. На вид группа из детского сада под чутким руководством старших осваивала достопримечательность, глазела на проплывавшие низом кораблики, кто-то из взрослых что-то рассказывал им и куда-то показывал, было интересно.

Оказалось же, что они, дети малые, были прикрытием. Кто-то из родителей, не ее, люди с альпинистской подготовкой, двое или трое, забрались на нижнюю сторону моста и там, лазая, как обезьяны, укрепили, где надо, суперпрочные тросы.

А потом все разошлись по домам, пообедали, отдохнули и к ночи — дело было в начале лета, как раз в пору белых ночей, — все собрались снова, но уже не одной кучей на мосту, а рассредоточенными по разным берегам группками — смотреть, что будет. Были еще какие-то незнакомые люди с зачехленными коробками. Потом, когда все расчехлили, оказалось — телевизионщики.

А все было подстроено к тому, что должен был проплывать по Неве какой-то корабль из Евросоюза якобы с опасным химическим грузом, наличие которого скрывалось от общественности. Для чего он приплыл, она не помнит. И вот мосты развели… но не совсем. Между ними провисли эти тросы с транспарантами. Было интересно — как праздничные растяжки над Невским.

Она еще не могла узнать, что там было написано, потом, гораздо позже, родители нарисовали и сказали:

WELCOME ECoPOISONING !!

Часть вторая. (Окончание)

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ЭКоОТРАВЛЕНИЕ !!»

Причем первые две латинские буквы EC были изображены в виде логотипа Евросоюза — EC, — то есть EuropeanCommunity, а маленькое «о» — в виде красного кольца с точкой, которым маркируют боевые отравляющие вещества типа зарина и замана.

Родители очень гордились этой выходкой, как и всеми другими. Акцию потом показывали по телевизору — ее фиксировали с разных точек. Корабль вроде бы так и не остановился, но то ли антенну, то ли всю мачту ему тросом снесло под Троицким мостом.

А потом рядом с ними, на Охте, стали строить небоскреб. «Иглу» Газпрома. Несмотря на все народные протесты.

«Они посадили небо на иглу!» Родители и их друзья, что приходили в гости, часто повторяли эти слова, поэтому она их хорошо запомнила.

У папы с мамой были озабоченные лица, и она пыталась вообразить, как это можно посадить небо на иглу. И однажды ей показалось вдруг, когда она смотрела вверх, что небо — это огромный голубой шарик и все находится в нем… И если шарик посадить на иглу, он что?.. Правильно! Она очень испугалась, рассказала об этом друзьям и воспитательнице — этой ее гринписовской агитацией в младшей группе детсада родители тоже потом гордились и часто об этом эпизоде напоминали. А потом она спросила родителей, когда они за ней пришли… Воспитательница сказала, что такого быть не может, что «посадить на иглу» это теперь значит просто начать строительство очень высокого дома. Подружки ее тоже не сильно испугались и не поверили, что небо может лопнуть… А вот родители переглянулись и сказали, что это очень похоже на правду, но бояться пока не стоит и небо еще можно спасти.

Когда она подросла, родители ее уверяли, что, именно эта ее фантазия окончательно убедила их, что нужно уезжать. Так они решили, когда стало ясно что строительство не остановить и родная Охта вот-вот превратится в жуткий враждебный мир с иглой, проткнувшей небо.

— Представь, они ведь всерьез думали, что не выдержат и сойдут с ума, если останутся и каждый день будут видеть эту… этот голубой «привет от Фрейда»! — В тоне Дрозофилы слышалось все больше осуждения.

— Почему голубой? — не понял Страхов.

— Ну, он же весь стеклянный… — объяснила Дрозофила. — В общем, я не могу понять их. Мир-то всегда меняется, что с этим сделаешь?.. Детство уходит, как-то ведь люди это нормально переживают. Ну, есть ностальгия… Нормально! Теперь и полечиться можно. Кому-то ведь и своих болот жалко было, которые потом Питером застроили… Так ведь, скажи, так?

— Наверно, — кивнул Страхов, с легким удивлением, переходящим в настороженность, замечая, как автобиографический рассказ Дрозофилы подбирается и к его личной, далеко запрятанной боли, и, значит, это все неспроста. — Для кого как…

— Вот и я говорю, ну, застроили любимую полянку детства, жизнь-то ведь не кончается, всегда так было, со всеми, у каждого какую-то любимую полянку отнимают, и все нормально, продолжают жить… а не летят сломя голову туда, где вокруг все, вообще, по-другому и ничто не напоминает о чем-то таком, с чем расстаться невмоготу… Не боятся же люди сойти с ума — потому, наверно, и человечество умнеет.

— Ты это о чем? — пробормотал Страхов, видя, что она уже не с ним говорит, а с тенями родителей опять, наверно, в который уж раз спорит… а заодно, походя, и в его огород такие камешки кидает… прямо, Тунгусские метеориты!

— Да что там! — грустно улыбнулась Дрозофила. — Они обо мне бы подумали… Мне эта игла задницу не колола, вот что! Я бы перетерпела… А был у меня двор, друзья… Они у меня тоже много чего отняли, когда побоялись, видите ли, сойти с ума от новой реальности…

— А двор остался? — спросил Страхов.

— Остался, — сказала Дрозофила.

— Навещаешь?

— Нет. — Глаза ее даже протрезвели. — Я лечилась от ностальгии. Мне это все нельзя — служба такая.

Она завела руку за спину и отработанным движением достала стаканчик, уже наполненный с помощью услужливого автомата.

— Извини,