Величайшее благо - Оливия Мэннинг

саму себя, это была бы беда.

Уютный, хоть и потрепанный, интерьер «Двух роз» был выдержан в центральноевропейском духе: дерево, набитые конским волосом диваны, шахматы и домино на столиках, стопки газет, поблекшие фотопортреты писателей, актеров и художников. Это было недорогое заведение, и во время учебного года здесь всегда толпилось множество студентов.

Гай и Дубедат устроились у углового окна. Когда Гарриет и Кларенс уселись, Гай радостно сообщил:

— Дубедат рассказывал мне, как ему живется у Дымбовицы. Он живет на улице Плевны, с семьей бедных евреев.

— Беднейших, — с мрачным удовлетворением уточил Дубедат, — и это единственные достойные жители в этом грязном, порочном, богом проклятом городе.

Обратив на Кларенса взгляд своих воспаленных, слезящихся глаз, он добавил, обращаясь, видимо, к нему лично:

— Содом и Гоморра.

— Ну, знаете ли! — Кларенс взял газету Bukarester Tageblatt и с отвращением укрылся за ней.

Гай проигнорировал раздражение новоприбывших.

— Он не имел в виду ничего дурного. Вы только послушайте, как люди живут у Дымбовицы. — Гай повернулся к Дубедату. — Расскажите им, как через окно в крыше посыпались крысы.

Дубедат молчал. Гарриет хотела что-то сказать, но Гай остановил ее жестом. Восторженно глядя на Дубедата, он продолжал:

— Расскажите про того сумасшедшего, который пил средство для полировки серебра.

Дубедат осушил стакан, по-прежнему не говоря ни слова. Кларенс фыркнул из-за газеты. Когда стало очевидно, что Дубедата не разговорить, Гай, ничуть не смутившись, сам пересказал эти истории, а изрядно выпивший Дубедат заснул.

Это были и в самом деле интересные рассказы, но Гарриет слушала мужа с нетерпением, одновременно гадая, испытывала бы она к Дубедату такую же неприязнь, если бы ей не навязали его общество.

Проблема с Гаем заключалась в том, что на самом деле он часто был прав. Они с Кларенсом могли бы сказать, что Дубедат испортил им вечер. Однако она понимала, что на деле его испортило не великодушие Гая, а как раз таки отсутствие этого великодушия у них самих.

Пришло время уходить, и им пришлось будить Дубедата и тащить его в автомобиль. Они отправились к Дымбовице, где даже в это время суток бурлила жизнь: бордели шумели, крестьяне и попрошайки бродили в поисках укрытия от ночных морозов.

Когда они добрались до улицы Плевны, Дубедата пришлось разбудить и допросить. Он кое-как назвал свой адрес. Гай сообщил, что проводит Дубедата до комнаты, и потребовал, чтобы Кларенс пошел с ними. Тот настоял, что нельзя оставлять Гарриет одну в автомобиле — в такой час и в этом районе.

Гай и Дубедат зашли в дом, и Кларенс с Гарриет некоторое время сидели молча. Вдруг Кларенс рассмеялся и сказал полураздраженно, полулюбовно:

— Гай всё же потрясающий человек. Он отдает без раздумий и не ждет ничего в ответ. Вы это понимаете?

— Частично дело в гордости, — сказала Гарриет, — а частично — в его привычке к независимости. Он хочет быть дающим, поскольку в прошлом был слишком беден, чтобы отплатить другим за их доброту.

Кларенса расстроила такая рационализация добродетелей Гая. Он выпрямился и с упреком заметил:

— Вообще-то, он святой. Великий святой. Мне часто хочется подарить ему что-нибудь в знак своего восхищения. Но что можно подарить святому?

Гарриет восприняла этот вопрос сугубо практически.

— О, много чего. Он из бедной семьи, и у него никогда не было обычных для мальчиков подарков. Можно подарить ему что-нибудь полезное — набор щеток для волос, перьевую ручку, помазок…

— Перестаньте! — раздраженно перебил ее Кларенс. — Хорошенький же это будет подарок! Я имел в виду что-нибудь реальное — двести фунтов, например, чтобы у него было что-то отложено. Но он бы никогда не принял такой подарок.

— Разумеется, принял бы. Это прекрасная идея.

— У меня нет таких денег.

— Так зачем же об этом говорить?

Последовала еще одна пауза. Кларенс вздохнул.

— Мне так хочется сделать что-нибудь для кого-нибудь, — сказал он. — Но я вечно подвожу своих друзей…

— Ну что ж.

Осознав, что всё это было всего лишь упражнением в самоуничижении, Гарриет не стала продолжать разговор.

Когда Гай вернулся к ним, он тут же заявил:

— Мы должны помочь Дубедату.

— Каким образом? — спросила Гарриет. — Он эксгибиционист. Нельзя мешать ему жить так, как он привык.

— А как ему еще жить? У него нет денег.

— И, однако, курит он как паровоз.

— Табак ему необходим. От каждого по способностям, каждому по потребностям. Мы должны предложить ему нашу свободную комнату.

— Это совершенно исключено, — сказала Гарриет с таким нажимом, что Гай не стал продолжать.

Она надеялась, что более не услышит о Дубедате, но на следующее утро Гай снова о нем вспомнил:

— Надо пригласить его на Рождество.

— Дорогой, это невозможно. За столом помещается шестеро. Мы уже пригласили Инчкейпа и Кларенса, а ты пригласил Якимова.

— Значит, остается свободное место.

— Я пригласила Беллу.

— Беллу!

— Полагаю, что имею право приглашать друзей, — сказала Гарриет. — Никко вызвали на службу, и Белла осталась одна.

— Ну хорошо. — Гай тут же проникся сочувствием к положению Беллы. — А как же Софи?

— При чем здесь Софи?

— Она тоже будет одна.

— Она у себя на родине. У нее есть друзья. Положение Беллы хуже, чем Софи.

Наконец было решено, что Софи и Дубедата пригласят прийти после ужина. Оба ответили согласием.

13

Первым на рождественский ужин пришел Якимов. Он привел с собой долговязого узкоплечего юношу, которого представил как Бернарда Дагдейла. Дагдейл оказался дипломатом, который остановился в Бухаресте по пути в Анкару.

Еле коснувшись руки Гарриет, он опустился в единственное кресло и застыл там, не подавая признаков жизни, — за исключением взгляда, который шнырял по комнате, критически оценивая происходящее.

Гарриет поспешила оповестить Деспину. Та совершенно спокойно восприняла сообщение о том, что ужинать будет семеро человек вместо запланированных шестерых, ободряюще пожала Гарриет руку и проворно полезла по заледеневшей пожарной лестнице, чтобы одолжить тарелки у соседского повара. Когда Гарриет вернулась в гостиную, то увидела, что к ним присоединились Инчкейп и Кларенс. Якимов, который успел устроиться возле электрического камина с рюмочкой ţuică, при виде Кларенса явно пришел в замешательство.

Когда их представили, Кларенс сказал:

— Мы уже знакомы.

— Это правда, дорогой мой, истинная правда!

Инчкейп наблюдал за ними, очевидно забавляясь, но, увидев Дагдейла, напрягся. Узнав, что этот незнакомец — дипломат, он спросил, прибыл ли тот поездом, опасаясь, что кому-то было даровано право пересечь Европу на самолете.

Дагдейл устало, но терпеливо сообщил, что приехал на поезде, добавив:

— Сейчас это опасное дело.

— Чем же оно было опасным? — спросила Гарриет.

— Всякое было, знаете ли.

По тону Дагдейла было ясно, что в пути он столкнулся с ужасами, которые присутствующие не в силах даже вообразить.

Когда со знакомством было покончено, Инчкейп и Кларенс явно отделились от компании.