Признание в любви - Борис Гриненко

До конца войны в лагере и выдержал, с одной рабочей рукой и своим отношением к людям. Это взаимно.

Освободили наши. Проверки, допросы – кристальный человек, перерезанные вены. Оставили в армии переводчиком. По долгу службы ездил по лагерям с пленными. Нашёл того врача. Добился освобождения. Человек всегда и везде останется человеком, если, конечно, он им был.

Грустно вздыхаю. Вот и Ира такая – ничего для себя, Сашин отец это подчёркивал.

На следующий день договорились: колют, когда попросим. Вечером врачи подсказали, что есть другое обезболивающее, менее вредное. Нахожу в двух аптеках. Одна закрыта, скоро закроется и вторая, бронирую. Успеть бы. Ира лежит, руки сцеплены, глаза открываются и закрываются. «Очень больно?» – «Терпимо». – «Я мигом». Уговариваю таксиста: «Штраф за скорость плачу я». Оказался с пониманием, хорошо, что машин мало. Наш павильон далеко от входа, договорился с охраной ворот, чтобы на обратном пути нас пропустили к корпусу. На третий этаж бегом через три ступеньки.

Ира в той же позе, пальцы белые, глаза закрыты. Люда рассеянно качает головой. Быстро моюсь, вкололи. Руки всё равно сжаты. Прижал их сверху своей, держу, пока не согрелись. Расцепила пальцы, стала смотреть. Вместо улыбки – кривая усмешка. Что за система в государстве? Достать наркоту на улице проблем нет, а страдающему человеку в больнице выдать обезболивающее – нужно ещё постараться.

По нескольку раз в день забегают врачи: «Как дела, готовьтесь вставать. Через неделю должна быть выписка». На ответственную процедуру приходят оба: и Фадеев, и Усиков. Я заранее прикатил высокие ходунки, на которые можно опираться локтями. Встать с кровати – своя техника. Сначала повернуться на живот, потом лечь поперёк кровати, спустить прямые ноги, упереться ими в ступни страхующего – Фадеева. Затем, выпрямляя руки, пытаться выпрямиться самой, не сгибая ног. Здоровому-то не так легко, поэтому помогаю подниматься. После вставания подкатываем ходунки под локти – можно учиться шагать. Колени подгибаются, если не поддерживать, грохнется на пол. Предупреждают: падать можно только вперёд лицом, иначе позвоночник сломается, не удерживаете – толкайте вперёд. Лучше разбить нос.

Ира делает несколько шажков с шефом, дальше ноги не хотят – всё. Таким же порядком на кровать. Говорят, что для первого раза отлично, у вас одна неделя.

Ободряющая круговерть, если ночую дома (Люда остаётся): клиника – такси – дом. Не успеваю зайти в палату:

– Ты завтракал? Не замёрз?

– Лучше скажи, тебе что купить или приготовить?

– Если себе будешь брать, заодно и мне.

Может показаться, что это мелочи жизни, нет, – это любовь. Она заставляет думать всё время о любимом человеке, потом о себе. Была здорова – понятно. Когда заболела, стала ещё заботливее: ходить не может, всё болит. И о чём она думает: «Что я ел, что пил? Как спал? В чём приедешь?» Смотрит прогноз погоды и заставляет меня надеть то, что считает нужным.

– Зачем рано приехал, опять не выспался.

– У нас одна забота: скорее отсюда выйти. Тебе нужно высыпаться. Давай заниматься.

– Я тебя жду.

– А говоришь: «Зачем рано?»

– Я тебя всегда жду, даже во сне.

– Помнишь ведь Ремарка: «Страшно, когда нечего ждать».

Навещают сотрудники, подруги, бывает, что весь подоконник заставлен цветами. Никому не говорит про онкологию и мне запретила: «Не хочу, и всё». У неё в заместителях, разумеется бывших, ребята (для меня), а так мужчины за тридцать и старше, звонят регулярно: «Можно приехать?» – не разрешает. «Не хочу, – говорит мне, – чтобы видели меня на больничной койке. Выпишусь, пусть приходят домой». Ира всегда выглядела на все сто, художественная школа вкус не портит, а тут… Я хвалил и хвастался. В преимущественно женском коллективе элегантный внешний вид имеет свои особенности: им восхищаются и завидуют.

Ира, как и в Мариинской, рассказывает про дачу, теперь Усикову, приглашает:

– В красивом уголке захотите остаться. Мы такое испытали на ханами.

– Где, где?

– Праздник цветения сакуры в Японии. Прошлой весной специально летали.

– Ну и как? – подошёл Фадеев.

– Помните старый анекдот? Концерты Карузо, один приятель спрашивает другого: «Ты пойдёшь?» – «Нет». – «Почему?» – «Сосед вчера ходил, на мой вопрос „Ну и как?“ он напел, мне не понравилось». Что осталось у нас от ханами, можно, конечно, тоже напеть, не повторилась бы история с тем соседом.

Не один год собирались в Японию – далеко, дорого. Перевесила другая культура, которую мечтали «потрогать». Оправдаются ли ожидания? Накануне я подвернула ногу: болит, не проходит, Борис насильно везёт к врачу – перелом кости лодыжки. Сижу в гипсе дома, мучаюсь не от боли, а из-за Японии. Гипс сняли вечером, утром надели жёсткий бандаж на ступню, в нём трудно и больно ходить. А завтра лететь. Борис сел писать отказ, я – ни за что: «Мы уже один раз откладывали, столько собирались… ты же хотел. Я всё выдержу».

Праздник любования цветами сакуры. Это ритуал: народ передвигается вместе с весной на север с единственным багажом – собственными впечатлениями. Каждый год он пополняется новой красотой, и людей там со временем нисколько не убывает.

Перехватываю рассказ, потому что Ира о себе не скажет. Только в полуторамиллионном Киото больше двух тысяч храмов. Перед всеми стоят тории, они символизируют границу между миром обыденным и сакральным. Чтобы попасть туда, в священный мир, люди проходят под ними. Ира говорит, что нам обязательно нужно съездить на Ицукусиму. «Конечно, – соглашаюсь, – самые красочные тории». Не сообразил, правда, причём здесь очевидное «нам». Или я напрасно обратил внимание, хотя Ира попросту не говорит.

Храм на острове. Время прилива – ворота в воде, народ идёт по берегу. Целую улыбающуюся Иру и без слов развожу руками. Вот оказывается, почему именно Ицукусима. Для желающих, тех, кто верит, предусмотрена лодка. Сделав небольшой полукруг в море, она проходит под тории, высаживает в храме и возвращается вдоль берега за следующими. Лодка возит в одну сторону! Мы вплыли в ворота, словно Боги внесли нас в свой мир. «Обычные» люди прошли в святилище мимо тории и вышли. А мы – мы вошли в тории и остались там, в лучшем мире. Для каждого он свой, для нас – мир любви.

Возвращаю повествование Ире. Чувствую, что ей хочется насладиться свободой, пока ещё слова, когда наконец-то ничего не болит и можно помечтать о завтрашнем дне.

Парк Нисиномару в центре города. С одной стороны толкаются застеклённые высоченные дома, с другой – облицованная камнем речушка не поддаётся стенам замка Осака. Над ними возвышается многоярусная ярко-зелёная крыша императорского дворца с загнутыми концами, как крылья, спускающихся одна над другой птиц. Зелёный – цвет весны, дворец присоединяется к празднику. Людей много, даже очень. Под деревьями на подстилках сидят парами, где несколько человек, где больше десятка, ровненько, рядками стоит обувь. Кто-то выпивает. Хорошим признаком считается, если лепесток цветка сакуры упадет в чашу с сакэ, ловить специально нельзя – удачу не поймаешь. Дети бегают, катаются на велосипедах, и самое главное – тишина. Поражает! У японцев «свобода одного кончается там, где начинается свобода другого», видимо, в крови, точнее – слышимо, ещё правильнее – не слышно. Над всеми царит красота, наслаждение которой требует тишины. Хочется вобрать её в себя. Люди вокруг уже не посторонние, начинаешь чувствовать уют и сам погружаешься в эту красоту.