Пираты московских морей - Сергей Александрович Высоцкий

оказался в курсе событий. Знал, что в трюме «Ивана Сусанина» мастерски упрятаны десять снабженных детонаторами и двумя мобильными телефонами ящиков. Стоит только подсоединить разъемы — и чудовищное устройство будет готово по звонку из любой точки планеты превратить «банкетоход» в гору мусора.

Новый заказчик пожаловал к Лапушкину в гости на яхту без всякого звонка. А можно даже сказать, что это сам Лапушкин пожаловал к нему в гости. Когда бывший зэк с огромной миской дымящихся пельменей в одной руке и упаковкой сметаны в другой вышел из сверкающего хромом камбуза в салон, там, на удобном кожаном диванчике, восседал незнакомый мужчина. Первое, что отметил Лапушкин — нахлобученную по самые брови, кепку и сразу окрестил незваного гостя «кепариком».

«Грузинец, — подумал Лапа, инстинктивно скосив глаза на другой диванчик, под одной из подушек которого он хранил “Макарова”. — Или чеченец? Или…»

— Да ты садись, Игорь Гаврилович. Пельмешки остынут, — предложил мужчина так непринужденно, словно он был на яхте хозяином.

Лапушкин сел, торжественно водрузил миску на плетеную подставку и медленно стал открывать пакет со сметаной. Эта синяя, с облупленной эмалью миска выглядела на шикарном полированном столе чужеродной замарашкой. Пан Пилсудский разрешал Лапушкину пользоваться любой посудой, водившейся на судне в избытке. Но эта миска прошла с ее хозяином столько трудных лет… И утренний чифирь он заваривал в помятой алюминиевой кружке, которая была, пожалуй, постарше самого Лапушкина: она досталась ему от бывалого вора, «доплывшего до края», когда они ни за что ни про что отбывали по две недели в карцере.

Да, с этой посудой столько было связано в скитаниях бывшего зэка! Но самое-то главное: и миску и кружку можно было после еды просто бросить в раковину и не заниматься нудным мытьем!

«Уж слишком я стал популярным в последнее время, — рассуждал Егор, старательно разжевывая жестковатые пельмени. Аппетита гость ему не испортил. — То на “стрелку” приглашают, то без приглашения в гости заявляются. И все по имени-отчеству величают. Хорошо это или плохо?»

— Может, не побрезгуешь пельмешками? — спросил он «кепарика». — Сварил две пачки. Как знал, что гость пожалует.

— Спасибочки вам. Не надеялся, что хозяин такой хлебосольный, поел загодя. А ты на меня не обращай внимания, питайся.

Лапушкин пытался раскусить гостя: небритый, как Абрамович и все кавказцы. Держится просто, не пытается выдать себя за блатаря. Но от опытного уха Егора не укрылся легкий лагерный налет в его речи. Так даже самого образованного жителя Иванова всегда выдаст пара-тройка невольно проскользнувших в разговоре словечек, ударений. А кавказца, хочет он этого или нет, подведет то, как он строит фразу. С сидельцами — похожая история. И, как бы ни пытался мужик в кепарике скрыть, по непонятной причине, свое пребывание на зоне, Лапушкина ему провести не удалось: земко приглядываясь к гостю, он понял, что человек этот — кавказец и опытный вор, не раз побывавший «за речкой».

— И долго будешь молчать? — поинтересовался Лапушкин.

— Да, боюсь, чтобы ты пельмешкой не поперхнулся.

— Выкладывай, зачем пожаловал?

— На огонек завернул, — усмехнулся гость. — Из Испании.

Эта улыбка — то ли она есть, то ли ее нету — разрешила сомнения Егора. «Чеченец он. Точно, чеченец».

— Хочу перекупить у тебя, Игорь Гаврилыч, тот товар, что ты прячешь на «банкетоходе». Меня не интересует, сколько капусты тебе отвалили прежние заказчики, я выкладываю триста.

— Тонн? — с замиранием сердца уточнил Лапа.

— Мы же серьезные люди! — с хорошо упрятанной иронией ответил гость.

«Вот пруха, так пруха! — порадовался Лапушкин. — Грех не воспользоваться».

О том, что придется держать ответ перед прежними нанимателями, он даже в голову не взял. Решил, что к тому времени, когда придется отчитываться, его и след простынет. И совсем уж к месту пришла в его кудрявую голову запоздалая мысль: убрав взрывчатку с теплохода, он спасет уйму народу. О том, кого собирается пустить «в расход» «гость из Испании», Лапушкин сейчас не думал. Триста тысяч баксов мешали.

— Забирать «товар» предпочитаю ночью, — сказал «кепарик». — Нечего светиться лишний раз. Есть другие предложения?

— Да нет… — Егор помедлил несколько секунд. В нужный момент он соображал быстро. — Подойду к Речному вокзалу на яхте, ошвартую ее где-нибудь в сторонке, а сам на ялике подгребу к трапу. Заныкаю коробки потом на этой красавице. Возьмете их в любой момент.

Человека, который вот-вот отсчитает ему триста тысяч баксов, назвать «на ты» у Егора язык не повернулся.

— Коробки не трож! Оставь там, где заныкал. «Начинку» переложишь в кофры…

— Какие еще кофры! — удивился Лапушкин.

— Новенькие. Я их в кокпит засунул, пока ты утренним купанием занимался. По моим расчетам, в эти кофры все поместится. Ты их не особо загружай, а то ненароком «неудача»[12] приключится.

— Ну и дела! — удивился Егор. Он не любил показывать свои эмоции, но «кепарик» озадачил его не на шутку. — Да ведь я, пока саженками бухту мерил, с яхты глаз не сводил!

— Да ты тут ни при чем. Это я такой ловкий, — улыбнулся гость.

«Нет, не чеченец, — вынес окончательный приговор Егор. — Но сиделец — это точно. Выдал он себя «неудачей».

— Когда свои кофры заберешь?

— Как только товар прибудет, прибудет и покупатель.

— Кто-то другой? — испугался Лапушкин.

— Не тру… Не беспокойся. Я сам приеду. Один. На белом фургончике «Мерседес-транспортер». Серьезные дела никому не доверяю.

— Вот это правильно, — одобрил Егор. — Я тоже… — он хотел рассказать, что и сам не доверяет серьезные дела малознакомым людям, но гость прервал его:

— Сейчас получишь треть от всей суммы, — он достал из легкой шелковой сумочки, висевшей на красивом, прошитом замысловатым орнаментом ремне, пачку долларов и протянул Лапушкину. — Остальное — как только перегрузишь товар на яхту. Чем скорее, тем лучше. Сработаешь удачно — когда буду забирать, получишь приличный бонус. О’кей?

Лапушкин не знал точно, что такое «бонус», но тоже сказал:

— О’кей!

— И, последнее — как только кофры будут на яхте, подними на флагштоке российский флаг. Никто не удивится — сейчас у нас, что ни день, то и праздник.

ДВА МИРА, ДВЕ СИСТЕМЫ

— Все меня слышат? — обратился к массовке Забирухин, восседавший в своем любимом стареньком кресле. Кресло стояло, как на постаменте, на крышке грузового люка.

— Слышим! — отозвались несколько ленивых голосов из пестрой толпы, живописно расположившейся на палубе. Кто-то из актеров сидел прямо на палубе, которую матросы весь день драили с воском до блеска, некоторые сидели на массивных дубовых стульях, принесенных из банкетного зала. Прикид на всех был очень модный, но разношерстный: ведь предстояли съемки богатой корпоративной танцульки, а не гламурного бала, на который фейс-контроль