Все четыре стороны. Книга 2. Вокруг королевства и вдоль империи - Пол Теру

— Можно купить еды и съесть ее по дороге, — сказал я в отчаянии: другого аргумента в пользу раннего отъезда я не мог придумать.

— Mantou надо есть, пока горячие, — возразил Фу.

Это меня взбесило. На следующее утро я взбесился еще больше: в девять тридцать я был вынужден ждать Фу, покуда тот ждал, пока ему выпишут квитанцию — подтверждение, что он оплатил проживание. И вот наконец, в десять без пяти, мы выехали; я сидел на заднем сиденье, тоскуя по поездам и морщась при мысли о том, что всю дорогу придется глазеть на затылок мисс Сунь.

До Лхасы оставалась тысяча миль.

Взглянув в сторону Тибета, я мельком увидел черный, окутанный туманом паровоз, который катил по ослепительно-белой равнине под голубыми вершинами и контрфорсами хребта Тангула. В Китае я мало чего видел прелестнее, чем этот пыхтящий поезд среди снежной пустыни, на фоне хрустальных гор и безоблачного неба.

Я чувствовал, что снега Фу боится, как огня. Он не имел опыта езды по снегу, зато наслушался страшных россказней. Потому и хотел остаться в Голмуде еще на неделю, пока снег не растает. Фу был уверен, что по снегу не пробраться. На деле все было не так уж ужасно.

В первых ущельях на нашем маршруте, столь узких, что в них почти всегда было темно, дороги обледенели. Теперь Фу сбавил скорость. Водитель из него был никудышный — это становилось очевидно, стоило проехать с ним пять минут — но снег и гололед принуждали его не спешить и проявлять осторожность. Обледеневшие участки казались опасными, но, двигаясь с черепашьей скоростью (и пытаясь не обращать внимания на пропасть, которая начиналась сразу за обочиной), мы их все-таки преодолели. Проехали много миль по скользкому снегу, но Фу и тут справился. Так прошло два часа. Был чудесный солнечный день, и снег кое-где подтаивал. Но ветер усиливался, и даже солнце не могло замаскировать того факта, что в горах чем выше, тем холоднее. Мы перевалили через первый хребет. За ним, несмотря на холод, снега было меньше, чем со стороны Голмуда. Фу начал разгоняться. Заметив, оголенный участок шоссе, он нажимал на газ и несся как оглашенный, и лишь на снегу или льду снова сбавлял Скорость. Дважды он напарывался на наледь — тогда меня подбрасывало на сиденье, и я ушибался макушкой.

— Извините! — говорил Фу, но не замедлял темпа.

Я пил, чай из термоса и передавал мисс Сунь кассеты, а та вставляла их в магнитолу. Через сто миль мы исчерпали Брамса. Слушая Мендельсона, я размышлял, передавать ли мисс Сунь кассеты с Бетховеном или лучше не стоит. Я пил зеленый чай, любовался снежными вершинами и шоссе в свете солнца, слушал музыку и мысленно поздравлял себя с тем, что изобрел столь приятный способ добраться до Лхасы.

Опять наледь.

— Извините!

Фу был никудышный водитель. Трогаясь, дергал рычаг передач, попусту расходовал бензин, руль поворачивал рывками, ездил слишком быстро. Вдобавок ему была свойственна самая пагубная привычка, какая только может быть у водителя — правда, в Китае она была всеобщим правилом: когда Фу ехал под горку, он непременно глушил мотор и переключался на нейтральную передачу, полагая, что таким образом экономит бензин.

Я человек не робкий, но никаких замечаний ему не делал. Кто за рулем — тот и главный, а пассажиру лучше помалкивать. Меня так и подмывало что-нибудь сказать, но я думал: «Ехать придется долго — не стоит с самого начала затевать спор и портить отношения». Вдобавок мне было интересно, действительно ли Фу такой плохой водитель, как кажется.

И вскоре он удовлетворил мое любопытство.

На поворотах Фу не сбавлял скорость, и мне приходилось держаться за ручку, чтобы не отлететь к противоположной дверце. Чай расплескивался. Спидометр показывал девяносто (миль или километров, я не знал, ну да какая разница?). Но если сказать: «Давайте-ка помедленнее», Фу потеряет лицо; его гордость будет уязвлена… да и по снегу он нас все-таки провез, верно? Теперь около полудня, дорога впереди сухая. В таком темпе мы еще засветло прибудем в город Амдо — первый пункт маршрута.

— Поставьте вот эту, мисс Сунь.

Мисс Сунь взяла кассету с Девятой симфонией Бетховена, изданную в Китае. Вставила в магнитофон. Прозвучали первые такты. В окна светило солнце. Небо было чистое и ясное, грунт у подножия серых холмов — каменистый. Из-за холмов по обеим сторонам дороги выглядывали заснеженные вершины. Близился очередной поворот. Я слегка нервничал, но в принципе испытывал абсолютное счастье на этом самом высокогорном шоссе планеты, держа путь в Лхасу. День был прекрасный.

Все это запомнилось мне столь четко, потому что через пару секунд мы попали в аварию.

На повороте был кульверт, а дорогу пересекала полоска вспученного асфальта, заметная издали. Но по воле Фу машина делала девяносто в час. Оказавшись на этом трамплине, она воспарила: меня подбросило на сиденье и я оказался в невесомости. А машина, завертевшись волчком, приземлилась — и помчалась прямо на каменный столбик у правой обочины. Фу пытался ухватиться за руль. Машину занесло и поволокло в противоположную сторону — влево. Все это время я отчетливо слышал звук вроде рева самолетной турбины: это автомобиль рассекал воздух. Рев усилился, машина затряслась еще пуще, вновь воспарила и столкнулась с встречным воздушным потоком — а точнее, вихрем мелких камешков и пыли. Шоссе осталось в стороне — нас боком сносило в пустыню. Фу пытался совладать с рулем. Машину опять подбросило. Самое отчетливое из моих воспоминаний: ураган, терзающий искореженную машину, снаружи мрак (пыль застлала солнце), ощущение неминуемой беды. Через миг, — подумал я, — мы разобьемся и умрем.

Я вцепился в ручку на дверце. Прижимался лбом к спинке переднего сиденья. Боялся: если разожму пальцы, меня выбросит из другой дверцы. Кажется, я слышал крики мисс Сунь, но они потонули в грохоте двигателя и шуме ветра.

Это продолжалось, наверное, около семи секунд. В автомобиле, потерявшем управление, семь секунд — срок мучительно-долгий; ничто не ввергает в такой ужас, как ощущение, что время твоей жизни истекает. Я никогда еще не чувствовал такой беспомощности и безысходности.

И потому, когда машина вдруг замерла, я удивился. Она завалилась на бок. А могла бы и опрокинуться, если бы не местный грунт — глубокий песок пополам с камешками. Чтобы открыть дверцу, пришлось нажать на нее плечом. Клубы пыли еще не улеглись. Разодранная покрышка заднего правого колеса отчетливо шипела.

Я, шатаясь, побрел прочь — чем дальше от «галанта», тем лучше. Увидел Фу и Сунь: они пыхтели и откашливались. Сунь мелко дрожала. У Фу лицо было огорошенное и скорбное: он рассмотрел, что сталось с машиной. От хромировки ничего не осталось, решетка радиатора и обод руля погнуты, дверцы искорежены. К тому же до шоссе пятьдесят ярдов. Машина глубоко завязла в куче гравия среди пустыни. Прямо не верилось, что солнце продолжает светить, как ни в чем ни бывало.

Фу захохотал. Это был скорее кашель, выражающий панический ужас, взывающий: «О Боже, что теперь делать?»

Никто не говорил ни слова. Сообразив, что выжили, мы впали в неописуемое истерическое возбуждение. Фу, хромая, подошел ко мне, улыбнулся и прикоснулся к моей щеке. Палец у него был в крови. Выбираясь из машины, я даже не задумывался, получил ли я травму. А что, запросто. Я осмотрел свое тело, пощупал его. Очки разбились, поранив щеку осколками, но порез неопасный — или, во всяком случае, не очень глубокий. На лбу шишка. Шея ноет. Запястье болит. Но в принципе все в норме.