Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты - Гастон Леру

забыть, что это был «голос», коснувшийся меня своим гением. Я бы вернулась! А теперь, выбравшись из этих катакомб, я бы ни за что не возвратилась сюда. Это означало бы вернуться в могилу к трупу, который тебя любит!

По его неистовству во время той сцены, по тому, как он приближал ко мне черные отверстия своих глубоко спрятанных глаз, я могла оценить степень необузданности его страсти. Он не дотронулся до меня и пальцем, хотя я не могла оказать никакого сопротивления, – значит, в нем монстр сочетается с ангелом, может быть, в нем и вправду есть что-то от Ангела Музыки и он был бы настоящим ангелом, если бы Бог наделил его красотой, вместо того чтобы облечь в столь мрачную, вселяющую ужас оболочку. После того как за ним закрылась дверь, я, испугавшись, что вновь распахнется тот страшный склеп, где стоял гроб, и я увижу его без маски, снова проскользнула в свою комнату и вооружилась ножницами, чтобы лишить себя жизни, – и вдруг раздались звуки органа…

И вот тогда, мой друг, я начала понимать презрительную, приведшую меня в недоумение интонацию, с которой Эрик произнес: «Споем лучше из оперы!» То, что я услышала, не шло ни в какое сравнение с тем, что я обожала до сих пор. Его «Торжествующий Дон Жуан» – не было никакого сомнения в том, что он прибег к своему шедевру, чтобы забыть этот ужас, – так вот, его «Дон Жуан» сначала предстал мне долгим, страшным и величественным рыданием, в которое бедный Эрик вложил всю боль своего проклятия.

Я вспомнила тетрадь с выведенными красным нотами и с легкостью представила, что эта музыка написана кровью. Она ввела меня во все перипетии мученичества, заставила спуститься в бездонную пропасть – обитель этого урода, она рассказывала, как Эрик бьется своей отвратительной головой о мрачные стены этого ада, как сбегает от света и укрывается в склепе, чтобы не пугать людей. Почти поверженная, трепещущая, преисполненная жалости, я присутствовала при рождении мощных аккордов, которые обожествляли Скорбь; поднимавшиеся из бездны звуки, сливаясь, взлетали в небо, как орел поднимается к солнцу. Эта триумфальная симфония, казалось, вот-вот охватит огнем весь мир, и я поняла, что сочинение наконец завершено и что уродство, поднятое на крыльях Любви, осмелилось взглянуть в лицо Красоте. Я была опьянена этим звучанием, и дверь, отделявшая меня от Эрика, поддавшись моим усилиям, отворилась. Услышав меня, он поднялся, но обернуться не посмел.

«Эрик, – вскричала я, – покажите ваше лицо, не опасайтесь ничего! Клянусь вам, что вы самый несчастный и самый возвышенный из людей, и Кристина Даэ вздрогнет, взглянув на вас, лишь вспомнив о величии вашего гения!»

Тогда Эрик обернулся, потому что поверил мне, и я сама – увы! – поверила себе… Он, торжествуя над судьбой, воздел к небу руки и упал к моим ногам, твердя слова любви… Музыка смолкла… Слова любви выходили из его мертвого рта. Он поцеловал подол моего платья, не видя, что я закрыла глаза.

Что еще сказать вам, мой друг? Теперь вам ясна эта трагедия. Это длилось пятнадцать дней и пятнадцать ночей, я лгала; моя ложь была так же ужасна, как монстр, побуждавший меня лгать. Такой вот ценой была оплачена моя свобода. Я сожгла его маску. Теперь, даже когда он не пел, он без страха встречал мой взгляд и смотрел на меня, как побитая собака смотрит на хозяина. Он увивался вокруг меня, как верный раб, и окружил меня самой нежной заботой. Постепенно я внушила ему такое доверие, что он брал меня на прогулку на берег Авернского озера и катал меня в лодке по его свинцовым водам; в последние дни моего заточения он выводил меня проветриться за решетку, которая отгораживает подземелья от улицы Скриба. Там ждал экипаж, который увозил нас в безлюдье Булонского леса.

В ту ночь, когда мы с вами встретились, едва не свершилась трагедия; он болезненно ревнует меня к вам, и мне так и не удалось усыпить его ревность, твердя о вашем скором отъезде. Наконец через пятнадцать дней, в течение которых я поочередно сгорала от жалости, восторга, отчаяния и ужаса, я сказала: «Я вернусь!» – и он мне поверил.

– И вы вернулись, Кристина, – тихо произнес Рауль.

– Это правда, мой друг, я должна сказать вам, что его страшные угрозы во время моего освобождения побудили меня сдержать слово, а кроме того, душераздирающие рыдания, доносившиеся от порога склепа. Да, эти рыдания, – повторила Кристина, горестно качая головой, – привязали меня к несчастному сильнее, чем я сама предполагала в момент прощания. Бедный Эрик! Бедный Эрик!

– Кристина, – начал Рауль, поднимаясь на ноги, – вы говорите, что любите меня, но не прошло и нескольких часов, после того как вы вышли на свободу, как вы уже снова вернулись к нему. Вспомните бал-маскарад.

– Это было условлено заранее. Позвольте напомнить, что эти несколько часов я провела с вами, Рауль… несмотря на большую опасность для нас обоих.

– Все эти несколько часов я сомневался в том, что вы любите меня.

– И вы в этом сомневаетесь до сих пор? Так знайте же, что каждая встреча с Эриком усиливала мой страх, потому что эти приходы не успокаивали его, как я надеялась, а напротив – он все больше сходил с ума от любви, и я боюсь… Да, я очень боюсь!

– Вы его боитесь, но любите ли вы меня? А если бы Эрик был красив, любили бы вы меня, Кристина?

– Несчастный! Зачем испытывать судьбу? Зачем спрашивать меня о чувствах, сокрытых в глубине души, как прячут грех?

Кристина тоже встала, обняла юношу своими прекрасными дрожащими руками и произнесла:

– Послушайте, Рауль! Если бы я вас не любила, я бы не позволила вам поцеловать себя. В первый и последний раз. Вот мои уста!

Он поцеловал ее в губы, но окружавшая их ночь испустила такой стон, что они бежали, будто от надвигающейся бури, и тут глазам влюбленных, где застыл страх перед Эриком, предстала огромная ночная птица, смотревшая на них сверху горящими глазами сквозь струны лиры Аполлона.

Глава 14

Мастерский удар «любителя люков»

Рауль и Кристина бежали без передышки. Промчавшись через всю крышу с ощущением, что в спину им смотрят горящие глаза, видевшие лишь в ночной тьме, они остановились только на восьмом этаже. В тот вечер спектакля не было и коридоры Оперы были пусты.

Неожиданно перед ними возник некий странный силуэт, преградив путь:

– Сюда нельзя! – С этими словами человек указал