Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

великолепны и скучны, как везде в Европе: вокруг лишь жидкие пейзажи, фонари, развилки и мосты. Горский внимательно следил за дорогой, иногда тормозил у пивных, дабы шеф мог залить вчерашний пожар кружкой пива, и рассказывал, как бедно жил сказочник Андерсен в городе Оденсе, куда они держали путь. Наконец показался паром, они встали в длинную очередь машин и вскоре въехали на судно, где ловкий старичок умело рассортировывал все машины по разным углам. Было приятно размять ноги, путешественники вылезли на палубу и направились в буфет выпить кофе.

— А что это за король Фердинанд, о котором читал стихи Розанов? — поинтересовался Убожко. Он смутно помнил о намеке на генсека и теперь решил перепроверить.

— Ну, это же эзопов язык, — тонко улыбнулся Горский. — Конечно, это Леонид Ильич.

— Не может быть! — испугался Убожко, хотя во время пьянки все казалось более-менее пристойным.

— Розанов — талантливый человек и иногда допускает отклонения от генеральной линии. Впрочем, он лоялен к режиму, как никто другой, — смягчил свои слова Горский.

Убожко нравилась датская провинция, сам он родился на море в Мариуполе, где люди теплы, как море, неторопливы, несуетливы и любят подолгу просиживать за стаканчиком вина в прохладе сливового сада. Море напоминало Убожко о детстве, хотя здесь оно было неласковым и холоцновато-зеленым, словно глаз дьявола.

В Оденсе они остановились в первоклассном отеле, славно пообедали с лангустами и свежей клубникой и медленно устремились по пешеходной улице — таковые существуют почти в каждом городке Скандинавии. Хоть Убожко и не терпел магазины, но все же пришлось кое-куда заскочить для покупки по списку, хранившемуся в кармане у Горского, который, естественно, все и оплачивал, собирая счета для отчета Розанову. Убожко не трогали достопримечательности, и тем более не было у него даже поползновения посетить места цветущей культуры. Он уже начал скучать, и потянуло на стакан хорошего виски. Он не стыдился столь низменного желания, ибо любил жизнь, а не ее бледное отражение в картинах, архитектурных ансамблях и литературных музеях, а жизнь была проста, как этот бархатный вечер, как незамысловатые людишки, снующие вокруг. Это и была жизнь, и смотрелась она еще лучше за столиком со знаменитыми гренландскими креветками и шотландским виски. Так бы и просидел он там целый вечер, если бы Горский не уговорил его посетить стриптиз, идти было лень, стриптизы он видел во время других служебных командировок, но он все же оторвался от стула и перенесся в мир бурной эротики. На этот раз удалось увидеть нечто новенькое: истинно сексуальный акт со вздохами и отчаянными криками — правда, потом Горский разочаровал его, рассказав, что все это была имитация, но все равно было приятно, что такое увидел, и рассказать будет о чем, повоз-мущавшись загниванием западной жизни. В отель возвращались пешком, по пешеходной улице города, освещенной фонарями и ослепительной рекламой.

— Вы хорошо знаете Данию и, мне кажется, могли бы возглавить всю скандинавскую линию в Москве. Розанов уже предлагал сделать вас моим заместителем. Я согласен.

— Большое спасибо за доверие, я сделаю все, чтобы справиться с этой работой… — отвечал Горский.

Но все эти провинциальные поездки выглядели сущей скукой на фоне приключений советского резидента. Тут уж не было места для искусственных страстей, и, когда Розанов добирался до отеля «Скандинавия» и представлял рандеву с возлюбленной, все тело его горело желанием, и ладони, сжимавшие руль машины, покрывались потом. В парной они не чувствовали жары — так соскучились друг по другу. Изнемогшие от чувств и сауны, любовники вышли охладиться в бассейн, там и пообедали за столиком и даже выпили бутылку холодного шабли.

— Я люблю тебя! — сдавленным голосом шептал резидент, и голова его, которая, согласно заветам Дзержинского, должна была оставаться ледяной, кружилась от счастья.

— И я! — серые глаза Ольги излучали нежность. В купальнике она была еще изящнее, она не принадлежала себе, она уже была его частью, не являясь ею, — и в этом заключался весь секрет ее обаяния.

После свидания в сауне перспектива возвращения на работу вызывала у Розанова тошноту, но человек он был организованный, посему превозмог желание поехать домой и там, напившись и погрузившись в думы об Ольге, отключиться от суровой реальности. Вернувшись к себе в кабинет, он разложил накопившиеся бумаги (писать в резидентуре любили) и начал их изучать. В это время в дверь постучали и на пороге появилась явно взволнованная Виктория Горская.

— Извините, что я отрываю вас от дел, но мне хотелось с вами посоветоваться. В последнее время у меня очень осложнились отношения с Игорем… — она замялась, говорить ей было трудно.

— Ав чем дело?

— Я не знаю точно… но подозреваю, что у него появилась другая женщина…

— Какая ерунда! — почти автоматически выпалил Розанов, обладавший чувством мужской солидарности. — Вечно вы, женщины, все придумываете, вот и моя Лариса… (тут он припомнил сцену ревности, которую недавно закатила ему жена, совершенно забыв при этом, что у нее имелись для этого все основания). Игорь — отличный человек, да я и не вижу, с кем в нашей колонии можно завести роман! — И он сделал невинно-растерянное лицо, словно в колонии жили одни пингвины, с которыми романы противопоказаны.

— Вы плохо знаете Игоря, он — очень скрытный и большой актер… Не верьте всему, что он вам говорит… — Голос Виктории прерывался от волнения.

— Вика, дорогая, в любой супружеской жизни есть свои сложности, и не надо идти на поводу у собственной подозрительности… Я советую вам не нажимать на него, мужчины не любят, когда их ревнуют. Я, например, тут же готов убежать из дома! — И он снова припомнил последний скандал, когда жена ухнула его столовой ложкой по лбу.

— Я прошу вас сохранить нашу беседу в секрете, — заметила Виктория и встала, поняв, что не найдет ни сочувствия, ни помощи.

— Нет, я с ним поговорю, тактично, естественно, намекну, что ходят слухи о его неправильном поведении. Но о надем разговоре — ни гугу! — заверил ее Розанов.

Собственно, на это она и рассчитывала, хотя и не признавалась себе в этом даже в глубине души.

Блудный муж Виктории работал с начальством на совесть, обильно поил виски, катал по всей Ютландии и даже завез на песчаный остров Реме, напоминавший пустыню, по которой бродил лишь сильный ветер. Там Убожко, вспомнив мариупольское детство, совершил омовение в морских водах. Коротконогий и толстый, он походил на гнома в белых трусах, а совсем не на генерала. Поездка воистину была сказочной, чему немало способствовала летняя погода, датское пиво шло отлично, не хуже обстояло дело с жареной