Прощальный поцелуй Греты Гарбо - Анна Князева

Под утро в каком-то больном полусне Лионелле приснилась зеленоглазая русалка. Она сидела на камне, смотрела на воду и расчесывала гребнем длинные волосы. Взмахнув хвостом, русалка дробно постучала им по воде и проговорила вежливым голосом:

– Просыпайтесь, поезд прибыл в Санкт-Петербург.

Первым, кого встретила Лионелла, ступив на питерскую землю, был Петр Терсков. На этот раз он был любезен:

– Вас подвезти?

– Спасибо, – сдержанно проговорила она. – Меня уже встречают.

Чуть поодаль ее поджидали водитель и носильщик с груженной ее багажом тележкой.

Эта встреча была не единственной – среди прибывших «Гранд Экспрессом» Лионелла заметила сразу несколько участников игры. Самой неожиданной была встреча с Мишелем Петуховым. Завидев ее, он поспешил объясниться:

– Не мог проигнорировать. Игра посвящена Катерине.

– Я понимаю, – проговорила она и отчего-то расстроилась. Все самые мрачные ожидания воплощались в действительность: ей предстояло участвовать в игре-панихиде, что нисколько не отличалось от визита на кладбище.

В здании вокзала к ней подошли две старушки:

– Лионелла Баландовская! Мы ваши поклонницы.

– Как приятно, что вы узнали меня… – Она изобразила на лице одну из своих улыбок, подумав, что и эти жалкие минуты былой славы скоро закончатся. Еще пара лет – и старые динозавры вымрут, а новый зритель ее не знает.

В машине пессимизм Лионеллы достиг полного апогея. Она подумала, не вернуться ли ей обратно в Москву. Внутри укоренилось предчувствие, что ничем хорошим путешествие не закончится. Затем последовала мигрень: у нее утяжелился затылок и виски стиснуло болезненным обручем.

«Могло быть хуже, да некуда», – думала Лионелла, заселяясь в гостиницу. Она поднялась на этаж, вышла из лифтовой кабины, и в тот же момент какая-то неведомая сила отбросила ее назад, к лифту.

Навстречу, по ковровой дорожке коридора, шагал Кира Ольшанский. Увидев ее, он поздоровался и как ни в чем не бывало прошел мимо. Лионелла оглянулась и посмотрела назад. Но его уже не было.

Кабина лифта заскользила вниз на первый этаж.

Режиссер назначил пересъемку испорченного дубля на послеобеденное время, после чего все разошлись. От съемочной площадки до своего бунгало Грета Гарбо вела Ольшанского за руку.

– Как ты сюда попал?

– Зайцем.

– Как? – Она остановилась и удивленно взглянула на Ефима. – Зайцем?

Он объяснил:

– Это значит – без пропуска.

– Ты не американец и не англичанин, – кивнула Гарбо и повела его дальше.

– Я – русский.

– Правильно говорить: «to crash the gate»[6].

– Спасибо, – сказал Ольшанский.

– Мне тоже пришлось учить английский язык, но я в этом преуспела намного больше тебя. И у меня почти нет акцента.

Они подошли к бунгало. Их встретила в дверях все та же сухопарая женщина с перманентом.

– Приготовить вам ванну, мисс Гарбо?

– Нет, не надо. – Она приподняла широкую юбку бального платья и, преобразовав ее в эллипс, впихнула в узкую дверь. – Принеси джентльмену выпить, потом поможешь мне снять это платье.

Поднявшись вслед за ней на пару ступеней, Ольшанский оказался в маленькой белой комнате с зеркальными шкафами.

Гарбо скрылась за дверью. Вручив ему стакан со спиртным, туда же ушла костюмерша.

Ефим прикрыл глаза и сделал глоток из бокала. Пришло время осознать, что он сейчас находится в гримерке Греты Гарбо. Для того чтобы ощутить реальность момента, впору было себя ущипнуть. Прислушиваясь к звукам за дверью, Ольшанский представлял себе, как падают на пол туфли с ее божественных ног, как расшнуровывает корсет ее костюмерша… От этих фантазий голова пошла кругом, он выпил виски и приложил стакан со льдом к воспаленному лбу.

– Прошу вас, – из смежной комнаты вышла костюмерша и замерла у распахнутой двери. Как только он вошел, дверь за ним беззвучно закрылась.

Завернутая в белоснежный махровый халат, Грета Гарбо царственно лежала на диване с бокалом виски. Она указала на стул:

– Садись.

Он сел.

– Как тебя зовут?

Едва ворочая языком, он прошептал:

– Ефим…

– Фил?

– Е-фим, – чуть громче произнес Ольшанский.

Она повторила:

– Эфим…

– Простите меня, пожалуйста.

– За что? – кажется, она удивилась.

– За то, что сорвал этот дубль.

Гарбо закинула голову назад и хрипло рассмеялась.

– Да я просто благодарна тебе за это, – проговорила она.

– Вот как? – теперь удивился он. – Почему же?

– Не тот угол съемки. Ни одного крупного плана. Зритель ходит в кино не для того, чтобы любоваться средними планами со спины. Что в них толку? С таким же успехом режиссер может снять вместо меня дублершу.

– Вам нужно сказать об этом, – несмело начал Ольшанский.

– Кому? – Глядя ему в глаза, Грета Гарбо медленно поднесла бокал ко рту и сделала долгий глоток.

– Режиссеру.

– Мне за это не платят. Впрочем, во всем Голливуде нет ни одного режиссера, на которого можно во всем положиться.

Ее прямолинейность обескуражила Ефима Ольшанского, однако он был далек от разочарования.

– Я видел все ваши фильмы.

– И как?

– Вы – удивительная.

– Злые люди говорят, что я задавака, что я «оголливудилась» и презираю остальную киношную братию. Но это неправда. Единственная причина, почему я предпочитаю уединение, заключается в том, что мне необходимо восстанавливать силы после напряженной работы. Иначе я не смогу больше сниматься. Моим друзьям известно, что я лучше почитаю интересную книгу, чем впустую потрачу время на вечеринке. Я всегда стремлюсь к внутренней гармонии. – Гарбо взглянула на стакан и выпила виски. – Знаете, ведь и у звезд бывают проблемы, пусть даже не материальные. Но разве у нас, как и у всех, нет души?

– Вы – мистическая. Вы – неземная женщина.

– Не нужно мне льстить. Вы же не хотите, чтобы вся прелесть нашей случайной встречи пошла насмарку?

Ефим замотал головой:

– Нет! Не хочу.

– К сожалению, я не совсем здорова…

– Что с вами?

– Легкая простуда. Эти съемки совсем меня вымотали. Знаете, сколько весит платье, в котором я сегодня снималась?