Дети лагерей смерти. Рожденные выжить - Венди Хоулден

Рахель тоже помнит те ночи бомбардировок Дрездена, когда девушки кричали: «Летите сюда! Летите и взорвите нас! Все равно умирать!» «Мы уже были уверены, что никто из нас не выживет. Это был вопрос времени. И только когда начали бомбить Дрезден, мы поняли, что еще можем спастись».

Сторожа, выставленные у двери, чтобы девушки не пытались сбежать, жаловались, что должны идти на такой риск. «Нам приказали не выглядывать из окон и не делать знаков, привлекающих внимание пилотов. А мы веселились, и это их страшно бесило», – говорит Лиза Микова.

Столица Саксонии была достаточно далеко, но ночное небо озарялось всполохами огней, уничтожающих город. За время бомбардировки погибло 25 000 жителей Дрездена, а небо горело красным светом от огненного смерча, подчистую уничтожившего 6 квадратных километров города. «Это было самым восхитительным представлением, что мне приходилось наблюдать – мы видели бомбы, вспышки, отражавшиеся в небе, и изо всех сил проклинали немцев. Это было… неподражаемо. Мы испытали удовлетворение. После войны все плохо говорили о Харрисе, но для меня он был святым».

На следующий день прибыл старший мастер и сообщил, что от старого города не осталось камня на камне, досталось каждой семье. Герти Тауссиг ответила, что «ей не жаль людей, которые голосовали за Гитлера. Жаль архитектуру». Рахель вспоминала разговор с одной из охранниц: «Та сказала мне, что все они были очень расстроены. Ведь это их город и их люди. Заключенных предупредили, что если кто-то будет веселиться по этому поводу или хотя бы просто посмотрит в окно, то сразу получит пулю». Рахель как можно скорее распространила эту новость, чтобы заключенные поубавили свой восторг.

Первая атака на Дрезден произошла в ночную смену. Самолеты прилетели и на следующий день – и сбросили на город 700 тонн бомб. На третий день атаковали окрестности и нефтеперерабатывающее производство. «Боевые действия можно было читать по огненному зареву. Все чудовищно горело. Честно признаться, мы не испытывали жалости. Мы думали: “А как же наши родители и мужья? Кто все это начал?” Мы не сжалились, даже понимая, что там погибают женщины и дети. На следующий день надзиратели приходили в ярость и отрывались на нас – раздавали пинки, удары, не пускали в уборную».

Внезапное бегство людей со всеми вещами из Фрайберга в Дрезден подарило девушкам на фабрике надежду. Над головой было так много союзных бомбардировщиков, что снова можно было думать о спасении. Они не возражали, когда их отправили на улицы расчищать завалы. Было приятно видеть все эти разрушения. Рахель расстраивало, что британцы не разрушили железную дорогу: «Почему они не разбомбили пути и сами поезда? Тогда больше никого бы не отправили в концлагеря!»

К 31 марта 1945 года дальнейшие налеты союзных войск разрушили пути поставок материалов на завод. Не осталось больше топлива для станков, а электропроводка пришла в негодность. Все работы были остановлены. Несогласные терять работу офицеры приказывали заключенным «продолжать работать», и те начали делать из металлических пластов ножики, которыми срезали самую вкусную еду на свете – траву. Наступила весна, растаял снег, и можно было в любой момент нагнуться и схватить траву по пути к фабрике. Другие заключенные делали себе алюминиевые расчески. Несмотря на то, что некоторых после Аушвица снова побрили, клочки волос успели отрасти, а аксессуары напоминали о некогда цивилизованной жизни.

Герти Тауссиг была знакома с девушкой, которая стала одержима своей расческой и все время носила ее при себе в страхе, что кто-то ее украдет. Во время построения надсмотрщик заметил расческу в руке девушки и отобрал. «Зачем тебе это?» – рявкнул он. «Вычесывать свои прекрасные локоны», – ответила девушка и провела рукой по пушку, который едва покрывал голову. В этот момент даже охранник не удержался от смеха, но расческу не отдал.

На одном из утренних построений, которые всегда проходили в ненужной суете, Приска – на девятом месяце беременности и совершенно ослабевшая – поздно встала в строй. Она двигалась медленно из-за опухших лодыжек и на трясущихся ногах, охранник остановил ее вопросом: «Почему ты опаздываешь?» Приска чуть улыбнулась: «Мое опоздание вряд ли разрушит рейх».

В ответ на ее высокомерие солдат ударил ее, она упала и свернулась клубком, защищая живот. Побои могли кончиться для них смертью. Когда надзиратель остановился, к ней бросились девушки, чтобы помочь подняться. Приска чувствовала во рту привкус крови, но постаралась улыбнуться: «Все в порядке, пусть лучше так, чем пристрелят». Утвердившись в своей вере, девушка прошептала своему ребенку: «Я знала, что ты выживешь».

Весна прогоняла зимний воздух, женщины уже слышали пение птиц и видели зеленеющие кроны деревьев. Пошел шестой год жизни под нацистским каблуком, заключенные размышляли о дальнейшем развитии событий. Большинство из старших специалистов отправились на фронт, и когда девушкам приказали разбирать станки для перевозки на другой завод, они не знали, бояться им или радоваться. Слухи быстро разлетелись. Их «ликвидируют»? Пристрелят, прежде чем эсэсовцы убегут? Или их отправят вместе с оборудованием? Больше всего они боялись попасть обратно в Аушвиц. Им было неизвестно, что русские освободили лагерь в январе, вместе с Треблинкой, Белжецом и Собибором.

Узники сдали инструменты, после чего их заперли в бараках. Некоторым приказали делать бессмысленные вещи (например, перетаскивать камни с места на место), просто чтобы создать видимость занятости. Так как они больше не работали, рейх сократил их паек. Заключенным выдавалось 200 граммов хлеба каждый день и половина порции безвкусного супа. «Они аргументировали это тем, что если ты не работаешь, то и есть тебе особенно не надо. Хлеб все еще давали каждый день, а вот суп уже раз в два дня. Это было жестоко. Мы уверились в мысли, что нас убьют», – говорит Лиза Микова.

Помимо веса, который женщины потеряли за все это время, они начали терять мышечную массу и окончательно ослабли. Серая кожа, туго натянутая на кости, шелушилась и покрылась волдырями. Они тяжело и прерывисто дышали. Руки и ноги опухли, и было почти невозможно ходить. Температура тела снизилась, они постоянно дрожали от холода и боялись любой инфекции. Но на протяжении всего пребывания в лагерях женщины держались вместе и подбадривали друг друга. У Приски были Эдита и Магда Грегорова, жена знаменитого словацкого актера Мартина Грегора. С Рахель были сестры, у Анки – Мицка и другие пражские подруги, в том числе Клара Лефова и Лиза Микова. «Когда мы вместе работали у станков днями напролет, то цитировали поэзию и много разговаривали, пока офицеры не начинали кричать: “Не болтать!” Мы пытались и в бараках говорить, вспоминать фильмы, книги, истории из жизни. Иногда это помогало, но часто люди начинали плакать со словами: “Заткнитесь, пожалуйста, слишком домой хочется”. В то время действительно было ужасно тяжело думать о доме».

Так они прождали несколько следующих дней, пока немцы суетились и думали, как поступить. У женщин по-прежнему не было никакой связи с внешним миром, так что они не знали ни о Рурской операции, которую выигрывали союзные войска, ни о взятии Кельна и Гданьска. Не знали они и о развернувшейся пропаганде союзных войск, которые забрасывали Германию и Австрию листовками, где говорилось, что Гитлер проиграл войну. Женщины были безнадежно голодны и напуганы. Никто не представлял, что произойдет дальше, но напряжение росло и начинались ссоры.