Познать женщину - Амос Оз

Наконец гость произнес, снова прибегнув к любимому арабскому:

— Хантариш! Чушь! Послушай, капитан, здесь какое-то надувательство… Но тут же, противореча собственным словам, на редкость бережно и почтительно поставил статуэтку на место и кончиком пальца медленно, с нежностью провел по изогнутой напряженной спине зверя. Затем простился: — Девочки, пока! Не докучайте друг дружке. — И засовывая баночку со змеиным ядом во внутренний карман дождевика, добавил: —Проводи-ка меня, капитан.

Иоэль вышел проводить его до дверцы большого и широкого «шевроле». И расставаясь, этот мужлан произнес тоном, которого Иоэль никак не мог ожидать от него:

— Да и у тебя, капитан, что-то сикось-накось. Не пойми неправильно. Мое дело сторона. Перевожу тебе деньги из Метулы, и ладно. Нет проблем. В завещании написано, что выплаты должны прекратиться, если ты снова женишься, но по мне, женись хоть завтра, — деньги все равно будешь получать. Нет проблем. Я о другом хочу сказать. Один арабчик из Кфар-Аджера, мой хороший приятель, сумасшедший, ворюга, да к тому же, говорят, еще трахается со своими дочками, так вот он, когда мать-старуха собралась умирать, отправился в Хайфу и купил ей там холодильник, американскую стиральную машину, видео и все такое прочее, что хотела она иметь всю жизнь, и поставил это добро к ней в комнату. Только бы умерла довольной. Это называется милосердие, капитан. Ты человек очень умный, даже хитроумный. И порядочный. Ничего не скажешь. Прямой, как доска, да и свой в доску. Но вот выходит, что не хватает тебе, как говаривал мой отец, трех важных вещей, на которых держится мир. Первое: нет у тебя страсти. Второе: нет в тебе веселья. И третье: нет милосердия. Коль ты меня спросишь, то все три вещи — один комплект. Если, скажем, недостает второго номера, значит, отсутствуют и первый, и третий. И наоборот. Твое дело дрянь. А теперь лучше тебе вернуться. Глянь, какой дождь на нас надвигается. Прощай! Как повидаюсь с тобой, так глаза у меня на мокром месте.

Неожиданно пришли солнечные дни. Конец недели был омыт сияющей зимней голубизной. Среди голых садов, на лужайках, слегка поблекших от заморозков, вдруг стал разливаться медово-теплый свет. Прикасаясь и не прикасаясь к кучам мертвых листьев, он зажигал в них то там, то тут отблески цвета расплавленной меди. На черепичных крышах в переулке слепяще вспыхивали отражатели солнечных бойлеров. Застывшие на стоянках машины, водосточные трубы, лужицы воды, осколки стекла у края тротуара, почтовые ящики и оконные стекла — все было охвачено стремительно разгоравшимся пламенем. Пляшущий солнечный зайчик метался по кустам и по траве, скакал от стены к забору, высветил почтовый ящик и, как молния, перемахнув через дорогу, загорелся огненным шаром на воротах дома напротив. Тут у Иоэля мелькнуло подозрение, что расшалившийся солнечный блик каким-то образом связан с ним — замирает и перестает метаться, стоит самому Иоэлю застыть в неподвижности. И в конце концов он сообразил, что «зайчика пускает» стеклышко его наручных часов.

Воздух постепенно наполнялся жужжанием насекомых. Ветер с моря приносил вкус соли и голоса детей, играющих на окраине поселка. Соседи выходили чистить от сорняков заболоченные лужайки, копать лунки под луковицы зимних цветов. Кое-кто из женщин развесил проветриваться постельные принадлежности. Какой-то парнишка мыл — разумеется, за плату — родительскую машину. Взглянув наверх, Иоэль заметил на самом конце голой ветки птицу, которая уцелела в заморозки и теперь, ошалев от неожиданного сияния, выводила в экстазе, снова и снова, без изменений и перерыва, нехитрую песенку из трех нот, которая растворялась в потоке света, густом и вязком, как текущий мед. Иоэль покрутил часы на запястье, стараясь, чтобы солнечный зайчик, добрался наверх и коснулся птахи, но усилия его были тщетны. А вдали, на востоке, над кронами цитрусовых, легкая дымка окутала горы, которые растворяясь в ней, стали голубыми и невесомыми — тенью гор, легкими пастельными пятнами на широком полотне сияния.

Поскольку Авигайль и Лиза уехали на зимний фестиваль, который проводится на горе Кармель, пришла пора устроить генеральную стирку. Энергичный, деловитый, Иоэль переходил из комнаты в комнату, собирая наволочки, пододеяльники, простыни, покрывала. Снял одно за другим со всех крючков полотенца, в том числе кухонные, опорожнил корзину для белья в ванной. Вновь прошелся по комнатам, обследуя одежные шкафы и спинки стульев, сгребая в охапку блузки и белье, ночные рубашки и комбинезоны, юбки и халаты, бюстгальтеры и носки. Покончив с этим, он сбросил с себя всю одежду, сделав еще выше гору грязного белья, и остался голым в ванной комнате. На разборку кипы ушло около двадцати минут. Оставаясь обнаженным, он тщательно сортировал вещи, время от времени разглядывая через свои «очки патера-интеллектуала» указания на ярлычках: какой вид стирки рекомендован. И старательно раскладывал белье по кучкам: для кипячения, для стирки в теплой воде, в холодной, для ручной стирки, — отмечая про себя, чтО можно отжать в центрифуге, а чтО — нельзя; какие вещи отправятся в сушильную машину, а какие следует развесить на круглой сушилке-вертушке, установленной им на заднем дворе с помощью Кранца и его сына Дуби. Только покончив со всеми подготовительными операциями, он нашел нужным одеться, а затем вернулся и врубил машину. Пощелкал переключателем, устанавливая программу — стирка с нагревом вещей из грубого полотна; белье из деликатных тканей, требующих бережного отношения, оставил напоследок. Так пролетела половина утренних часов, а Иоэль, погруженный в работу, почти не заметил этого. Он твердо решил покончить со стиркой до того, как Нета вернется со спектакля в Доме актеров. Иоэль представлял этого парня, Ирмиягу, из альбома эпитафий, который наложил на себя руки, потому что страстное желание оказалась неисполнимым — или что там имелось в виду? И видел его прикованным к инвалидной коляске. Если этот малый не изведал греха, то лишь потому, что, не имея ни рук, ни ног, особенно не нагрешишь, ни не наделаешь дурных поступков. Что же касается комиссии под председательством верховного судьи Аграната, которая, возможно, была несправедлива к генерал-полковнику Давиду Элазару, то Иоэль напомнил себе слова, из года в год повторяемые Учителем: может, абсолютная истина и существует, а может, нет — это проблема философов, но любой идиот, каждый мерзавец в точности знает, что такое ложь.

А чем он займется теперь, когда все белье, кроме того, что еще сушится на заднем дворе, уже аккуратными стопочками сложено на полках в шкафах? Выгладит то, что требует глаженья? А потом? В сарае для инструментов он уже навел порядок в прошлую субботу. Две недели тому назад, переходя от окна к окну, предпринял все меры, чтобы одолеть ржавчину, поразившую оконные решетки. От электродрели — это он знал наверняка! — следует наконец избавиться, как от дурной привычки. Кухня сияет безупречной чистотой, и ни одной ложки в сушилке для посуды: все лежат по ящичкам. Может, стоит ссыпать в один пакет початые кулечки сахара? Или подскочить в теплицу Бардуго, что на въезде в Рамат-Лотан, и купить немного луковиц зимних цветов? «Ты заболеешь, — сказал он самому себе словами матери. — Ты заболеешь, если не начнешь делать что-нибудь». Эту возможность он мысленно взвесил, рассмотрел со всех сторон и не нашел никакой ошибки. Он вспомнил намеки матери на солидную сумму, припасенную ею и способную открыть дверь в мир бизнеса. И золотые горы, что бывший сослуживец, если только он согласится стать партнером в частном сыскном агентстве. И увещевания Патрона. И разговоры Ральфа Вермонта о каком-то инвестиционном канале, о колоссальном канадском консорциуме, и его обещание за восемнадцать месяцев удвоить вклад Иоэля. И Арик Кранц не отступал, подбивая на авантюру — ночное дежурство в больнице, дважды в неделю, в качестве облаченного в белый халат санитара-волонтера (так на американский манер называл Арик тех, кто работал безвозмездно). Сам Кранц, подвизаясь на этом поприще, уже совершенно потерял голову от чар медсестры-волонтерки по имени Грета и поклялся, что не успокоится, пока «не расколет ее справа и слева, сверху и снизу, а также и по диагонали». Для Иоэля он приметил и застолбил двух других медсестер, Кристину и Ирис — выбирай любую. Или обеих.