Точка бифуркации - Николай Пономарев

– Поругались?

– Нет. Всё хорошо.

– Тогда почему?

– Я испугалась, что смогу остаться с мамой. А это нельзя. И потом, скоро у папы новая должность.

Чуть позже, надышавшись приятным запахом распускающихся тополиных листьев, мы зашли в кафе, взяли по булочке и сели на скамейку возле остановки транспорта. Проезжали автобусы, маршрутки, полные спешащих по своим делам людей. Сплошным потоком по дороге двигались машины, тоже куда-то торопились. Только мы не зависели от времени.

– От мамы я научилась понимать стихи, – Марине хотелось выговориться о матери. – Она мне поясняла некоторые сложные вещи. Мы ходили к оврагу, ещё в Барнауле, и она показывала мне, как шуршат лопухи. И что значит «мурлыкает кот», и почему он мурлыкает умильней. И что такое крик аиста, и почему он слетел на крышу. Понимаешь? Самое важное не что происходит, а почему. Так мама мне сказала, и я думаю, что она права. Звуков я всё равно не услышу и не пойму так, как понимаешь ты. Посмотри, сейчас отходит автобус. Земля немного вибрирует, и наверняка он издаёт громкий звук. И люди вокруг ходят. Я вижу, как они разговаривают. Я не знаю, как это, но знаю почему. Едут, потому что нужно. Разговаривают, потому что интересно. Правда?

Я кивнул.

– В сентябре на элеватор я ходила одна, – продолжила Марина разговор. – Смотрела на стаю галок и злилась. И на себя, и на маму, которая не подскажет, как это. А потом появился ты. У тебя хорошо получается объяснять.

Марина допила кофе, остатки булочки сунула в карман штормовки и встала.

– Если постучишь мне в дверь, я пойму, что это ты. Не услышу, но пойму. Сказать почему?

Нет, я знаю. У меня так же. Сейчас вокруг очень много звуков. Автобусы, машины, шаги и голоса людей, музыка из дома напротив, едва заметный шум ветра. Но слышу я только твой чуть металлический голос. И из всего, что происходит вокруг, вижу только тебя. И если ты постучишь мне в дверь, я пойму, что это ты.

Я протянул ладонь, Марина свою. И, взявшись за руки, мы пошли дальше.

Ночью мне не спалось. Отчего-то вспомнилась Марина и её рассказ о матери. Например, мама скажет отцу: не сложилось, я хочу быть с другим, – и уйдёт к дяде Андрею. Папа уедет, он самостоятельный, а я останусь с мамой. Бред!

Однажды я спросил у родителей, были ли у них когда-нибудь мысли развестись. Они, конечно, ругались, бывало, но не до развода. Впрочем, припомнила мама, когда мне было лет пять, отец накормил меня протёртым хреном, и я так закашлялся, что она отлупила отца кроссовкой. Заявила, что он хочет угробить малыша, и как с таким дураком жить? Подошва у кроссовки оказалась исключительно жёсткой, и у отца было два рассечения. Тут же я перестал кашлять, а у отца лицо моментально залило кровью. И мама не знала, кого теперь жальче. У отца с того времени шрам остался примерно по форме протектора, но он его чёлкой маскирует. Если бы мама при рассказе не показала, то я бы и не знал. Они пообещали друг другу, что отец больше не будут кормить меня хреном, а мама его бить кроссовкой, и они помирились. Увы, у Марины в семье всё было серьёзно и навсегда.

Я повернулся в постели, помотал головой, чтобы сама мысль о разводе родителей исчезла. Решил никогда не думать об этом.

Девятого мая в городе – салют. С утра перекрывают набережную, ставят палатки с газводой и разными мелочами для детей. Прадедов своих я не помню, только видел на фотографиях. Двое из них во время войны были в армии, один попал в плен под Киевом, другой отслужил всю войну на Камчатке, двое были эвакуированы с заводами в наш город из Харькова, да так и остались. Отец с мамой праздник отмечают на даче, с бабушками и дедушками. Отличный повод собраться вместе.

Праздник значимый, весь город увешан плакатами с солдатами, суровыми, но нежными. На всех растяжках – поздравления с гвоздиками. Вместе собираются не только мои родственники. И всё же я не поклонник прогулок на салют. Празднующие люди, к сожалению, не всегда знают меру, поэтому приятный запах распустившейся листвы перебивается густой вонью цветнопольского магазина. Слишком много людей с нездорово-красными лицами, компаний с детьми и пивом, бросающих жестяные банки прямо под ноги, и бывших одноклассников Варвары с непонятными настойками, прячущихся одновременно от полиции и предков. В прошлом году мы решили не ходить на салют, а собрались у меня дома с тремя коробками конфет и соком. Во что-то играли, пока не приехали родители. Салют посмотрели в трансляции, и отец после него благополучно всех развёз.

В этот раз я предложил сходить на салют сам. Сидеть дома, когда весна наконец расцветает, по крайней мере глупо. Взял рюкзак с термосом, печенье, встретил на остановке Марину, точнее, она помахала из автобуса. Пару дней до этого стояла прохладная погода, но сегодня начало теплеть, и на улице было градусов пятнадцать. Вышли на Красном проспекте, едва проехав памятник казачеству. Может, стоило доехать до Музыкального театра, там салют видно лучше, но куда интереснее дойти пешком.

Река разлилась. Половодье. Если наклониться через парапет и протянуть руку вниз, то холодную майскую воду можно зачерпнуть. В новостях передавали, что в низинах Угольного залило частный сектор и его героически спасали. Вода не собиралась уходить, сделали подобие плотины. Мы с Мариной хотели сходить туда и посмотреть, но времени не было, да и погода не позволила. Марина набрала пригоршню воды, и она тоненькой струйкой стекала на асфальт. Мимо проходили патрульные полицейские и строго запретили нам так делать. Странный запрет. Я бы лучше придирался к тем, кто на ногах твердо не стоял, но тогда с набережной пришлось бы выгнать изрядную часть празднующих. Марина пожала плечами вслед уходящим полицейским, вытерла руки о джинсы, и мы отправились в сторону центра.

С каждым нашим шагом солнце опускалось всё ниже за реку, и вот уже появилась баржа, с которой и производился салют. Где-то впереди духовой оркестр играл военные марши. Из раскрытого окна многоэтажки слышалось что-то пошло-попсовое. Эти звуки смешивались с шагами по асфальту в общий гул. Множество ожидающих салюта людей, кто с шумящими детьми, кто один, кто компанией, слилось в густой человеческий поток. В нём, словно влекомые рекой щепки, встречались одноклассники поодиночке и группами. Каждый пытался определить, кто рядом со мной: Мурзя или Вжик. Удивлялись, когда понимали, что я держу за руку неизвестную девушку. Почти столкнулись и с Варварой. Она тоже не стала ничего выдумывать на этот вечер и в ожидании салюта щебетала со Станиславом. Счастливая. Поздоровался с ними, но, кажется, сейчас я имел такое же значение для Варвары, как она для меня в сентябре. Она глаз не отводила от своего парня из химбио.

Поток постепенно оседал у парапета, смотровых площадок у самой реки или, наоборот, прижимался к зданиям, выискивая лучшие места для просмотра. На самом деле смотреть салют можно с любой точки набережной, всполохи его даже из моей квартиры видны, но почему-то самыми престижными считаются места у парапета. На него, несмотря на запреты полиции, допив свою бурду, уселись бывшие одноклассники Варвары, мамочки водрузили малышей, парни девушек, а в одном месте забрался лихой дедок. Он при первых залпах закричит не «Ура!», как все, а «За ВДВ!».