Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

на смерть, бесславную и мученическую, бесконечно более страшную, чем та, что грозила ему прошлой ночью. Так что не благодарность за спасение, а зависть к соотечественникам, почившим вечным сном, — вот его удел.

Дон Педро мрачно посмотрел по сторонам, обозревая маленькую скалистую бухту изрезанного фиордами острова, на который его выбросило море. В свете нарождающегося дня ему открывалось унылое безлюдное пространство, ограниченное скалами, — некое подобие огромной тюрьмы. Ни внизу, ни на скалах не было и следа человеческого жилья. Он видел вокруг лишь отвесные бурые скалы, поросшие у вершин длинной травой, которую трепал морской ветер.

Дон Педро знал, что его выбросило на берег Корнуолла. Он слышал о Корнуолле вчера вечером от штурмана галеона до того, как разыгралась эта адская буря, сбившая их с курса на много лиг, а потом в бешеной ярости швырнувшая на скалы. И это после того, как они выстояли в борьбе, одолели все невзгоды и шли прямым курсом домой, в Испанию. Не суждено ему увидеть белые стены Виго или Сантандера, а еще два дня тому назад он предвкушал скорое свидание с ними.

Мысленным взором он увидел родные места, щедро залитые солнцем, виноградные лозы, склонившиеся под тяжестью гроздьев, смуглокожих черноглазых крестьян из Астурии или Галисии с корзинами за спиной, укладывающих виноград на массивные телеги, запряженные волами, точно такие же, как завезенные в Иберию римлянами две тысячи лет тому назад. Дон Педро услышал, как поют сборщики винограда мучительно-грустные, берущие за душу песни Испании, в которых таинственным образом сочетаются радость и меланхолия, разгоняющие кровь. Два дня тому назад он был уверен, что увидит все это наяву и родина залечит его раны, телесные и духовные, полученные в бесславном походе. Из белой церкви Ангела, что стоит на горе над Сантандером, уже, наверное, доносится колокольный звон. И будто явственно услышав его, тоскующий по дому дон Педро, вконец измученный ночным штормом, освободил ноги от опутавших их водорослей, встал на колени, перекрестился и прочел «Аве Мария».

Помолившись, он снова сел и стал горестно обдумывать свое нынешнее положение.

Вдруг дон Педро рассмеялся горьким сардоническим смехом. Как разительно несхоже его появление на английском берегу с тем, какое он себе представлял так ярко. Он разделял уверенность своего патрона, короля Филиппа, в триумфальном успехе миссии, которой ничто не в силах противостоять. Он уже видел Англию под пятой Испании, бесчестье ее ублюдочной еретички-королевы. Им предстояло очистить авгиевы конюшни ереси, очистить и возродить истинную веру в Англии.

А чего еще следовало ожидать? Испания выслала в море флот, одолеть который было не под силу земному воинству, к тому же он был надежно защищен и от сил ада. Испания во славу Господа стала карающей рукой, которой Он должен был утвердить свое дело. Невероятно, непостижимо, что с самого начала кампании на стороне еретиков действовали какие-то противоборствующие силы. Он припомнил, как с момента выхода флота из Тежу противные ветры сеяли смятение, мешали успешному плаванию. В Ла-Манше ветер почти все время благоприятствовал более легким кораблям еретиков, помогал собакам дьявола грабить и разорять испанцев. И даже когда они отказались от надежды высадиться в Англии и уцелевшие корабли Армады вынужденно огибали варварский остров с севера и молили Небо лишь о том, чтоб благополучно вернуться домой, эти силы по-прежнему проявляли свою непостижимую враждебность.

До самых Оркнейских островов англичане шли за ними по пятам. В тумане исчезли десять галеонов. Шестьдесят кораблей, включая и его «Идею», где он был капитаном, держались возле флагмана и все же прорвались на север. Но пища у них была на исходе, вода в бочках протухла, на кораблях начался мор. Суровая необходимость вынудила их искать пристанище у берегов Ирландии, где половина галеонов погибла при кораблекрушении. Как-то в шторм корабль дона Педро отнесло в сторону от Армады: команда, ослабевшая от голода и болезней, не могла с ним управиться. Чудом они добрались до Киллибега, где пополнили запасы воды и продовольствия. Он поднял на ноги своих обессилевших моряков лишь для того, чтобы они утонули у берегов Корнуолла, а сам и на сей раз выжил, чтобы умереть еще более мучительной смертью. Может быть, на них лежало проклятие, раз дара жизни из рук Всевышнего следовало бояться больше всего?

О судьбе других кораблей, сопровождавших флагман, дон Педро ничего не знал. Но, судя по судьбе его собственного, оказавшегося в одиночестве галеона, вряд ли другим кораблям Армады суждено вернуться в Испанию, а если они вернутся, то привезут на родную землю мертвецов.

Совершенно подавленный приключившейся с ним трагедией, дон Педро размышлял о том, что пути Господни неисповедимы. По правде говоря, было одно объяснение всему случившемуся. Выход в море Армады замышлялся как «суд Божий» в старом смысле: обращение к Богу, чтобы Он рассудил старую веру и новую реформированную религию; рассудил папу и Лютера, Кальвина и прочих ересиархов. Так, стало быть, это и есть ответ Божий, данный посредством ветров и волн, Ему повинующихся?

Дон Педро вздрогнул, когда эта мысль пришла ему в голову: так она была опасна, так близка к ереси. Он отбросил ее и вернулся к размышлениям о настоящем и будущем.

Солнце пробивалось сквозь тучи, стирая с неба последние следы вчерашней бури. Превозмогая боль, дон Педро поднялся и в меру своих слабых сил отжал камзол. Он был высок, прекрасно сложен, на вид ему было чуть больше тридцати. Его платье даже в столь плачевном состоянии сохраняло элегантность. По нему можно было с первого взгляда определить его национальность. Дон Педро был во всем черном, как и подобало испанскому гранду, принадлежавшему к третьему мирскому ордену доминиканцев. Черный бархатный камзол, зауженный в талии почти как у женщины, был расшит причудливым золотым узором. Сейчас, мокрый от морской воды, он смотрелся как панцирь с золотой насечкой. С черного, тисненного золотом кожаного пояса справа свисал тяжелый кинжал. Слегка помятые чулки были из черного шелка. Голенища сапог из мягчайшей кордовской кожи спустились — одно до колена, другое до самой щиколотки. Дон Педро сел на песок, поочередно стянул сапоги, вылил из них воду и натянул снова. Потом снял с шеи кружевной датский воротник, прежде тугой, накрахмаленный, а теперь висевший тряпкой, отжал его, рассмотрел и с отвращением отбросил в сторону.

Пристально оглядев окрестности при ярком солнечном свете, дон Педро с ужасом понял, что собой представляют темные предметы, усеявшие узкую полоску прибрежного песка. Когда он впервые бросил на них рассеянный взгляд в тусклый рассветный час, он принял их за камни или груды водорослей.

Еле волоча ноги, он подошел к ближайшему из них, помедлил, наклонился и узнал Уртадо, одного из офицеров злополучного галеона, отважного и стойкого, со смехом сносившего все невзгоды