Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных - Александр Владимирович Макеев

Ровно 2 дня спустя пришло новое “предложение” тебе выехать, но в том случае тебе бы пришлось избрать другое направление», – писали ей из Ленинграда. Учитывая, что на письме стоит штамп «Военная цензура Ленинграда», за этим туманным «предложением» могла стоять вовсе не эвакуация, а высылка, которой тогда массово подвергалось немецкое население Ленинграда.

В 1947 году в Актюбинске Фрида Вагнер встретила своего будущего мужа Александра Дмитриевича Макеева[59], сына репрессированного бузулукского крестьянина. Его отец Дмитрий Макеев, осужденный по пресловутой 58-й статье в 1930 году, прошел Вишерский, Темниковский и Беломорско-Балтийский лагеря. Из лагеря он смог вернуться, в 1941 году попал на фронт. На войне ему тоже удалось выжить, он умер в Актюбинске в 1950-х годах. Его сын Александр попал в армию в 1940 году и тоже прошел всю войну. Служил шофером в 112-й гаубичной артиллерийской бригаде большой мощности, участвовал в Сталинградской битве, форсировал Днепр. Свою последнюю награду, орден Красной Звезды, он получил на острове Рюген в местечке Патциг на севере Германии 12 мая 1945 года. А потом вернулся домой и женился на высланной немке Фриде.

У них родилось трое детей: Виктор, Владимир (мой отец) и Нина. Все они появились на свет в Актюбинске, когда Фрида еще состояла на учете в комендатуре, и поэтому тоже являются пострадавшими от политических репрессий. У моего отца есть удостоверение о реабилитации.

Средняя дочь Вольдемара и Паулины, Тильда, по папиным воспоминаниям, всегда была «пацанкой», очень боевой и живой. Училась в железнодорожном училище в Оренбурге, потом получила высшее образование в Хабаровске. В этом городе она повстречала Дмитрия Матвеевича Козового – самого необыкновенного человека, которого я знал в своей жизни. Он тоже был железнодорожником, но занимался изысканиями и проектировкой. Они переехали в Томск по работе, но в итоге там и осели. Своих детей у Тильды и Дмитрия не было, поэтому мой отец, приехавший в Томск учиться, а потом и мы с сестрой стали им родными детьми и внуками.

Помню историю, которую мне рассказал отец. В 1969 году Козовым предложили перебраться в Феодосию. Тильда всю жизнь страдала от туберкулеза (он появился у нее из-за тяжелейших условий казахстанской ссылки), и, конечно, климат Крыма был бы для ее здоровья полезнее климата Томска, стоящего на сибирских болотах. Дмитрий Матвеевич съездил на новое место «на разведку», но через два месяца вернулся и сообщил Тильде о том, что туда ехать не разрешают из-за ее происхождения. Семья осталась в Сибири. Совсем недавно я узнал, что произошло на самом деле. Дмитрий Матвеевич все подготовил для переезда в Крым, нашел жилье, работу, но потом выяснилось, что Тильде придется постоянно отмечаться «в органах», так как Феодосия – портовый город. Чтобы жене опять не пришлось проходить через унижение, отравившее ее юность, он и выдумал этот «запрет».

Через что сестрам и их семьям пришлось пройти, рассказала в письме младшая дочь моих прадеда и прабабушки Изольда. Она писала своей племяннице, моей тете Нине, в девяностые годы, будучи уже очень пожилым человеком. Это письмо я приведу здесь вместо послесловия – как попытку ответить на вопрос, почему этот поиск оказался таким важным для меня и моей семьи. (Текст письма публикуется полностью, с незначительной редактурой – в частности, расшифрованы сокращения, которые использовала автор.)

«Дорогая Ниночка!

Получила твое письмо. Болезнь и больница, конечно, не радуют. Но что делать? Надо как-то бороться и жить. У тебя уже такой опыт, что советовать что-то не берусь.

А пишу я тебе о том, о чем моя душа болит. Это по поводу Германии.

Может быть, что-то из того, о чем думаю, я уже тебе писала. Тогда прости за повторение. Возраст, склероз уже мне положено иметь.

Поверь, что ничего немецкого (я о себе только) во мне не осталось. Ведь мы, дважды распятые на кресте сталинских репрессий, старались скрыть все, что связано с нацией и социальным положением. В 1935 году был арестован папа. Мы стали детьми “врага народа”. И до 1941 преследовались как политически неблагонадежные. Это привело нас в Казахстан. А в 1941 нас стали преследовать еще по национальности. Не доведи Бог вам, нашим детям, испытать те унижения, которые пережили мы. Перед нами все двери были закрыты: пионерия, комсомол, партия, постоянные отметки в спецкомендатурах, невозможность выезда (грозил срок тюремного заключения до 25 лет), а отсюда и невозможность выезда на учебу. Ведь я окончила 10 классов, а выехать из Актюбинска не могла. А там был казахский пединститут и медучилище. Так я по нужде его закончила (между прочим, с отличием) в 1949 году.

В 1948 году маму выслали в Аральск, а меня не взяли. Так как к этому времени мне было около 18 лет. А Сталин произнес: “Дети за родителей не отвечают”. Я осталась одна – без квартиры, без денег (у нас их никогда не было), на II курсе медучилища с мизерной стипендией.

Может быть, я напишу сейчас неприятные для тебя вещи – прости меня, но так было. Я ничего не придумываю.

Гильда в это время уже работала на станции Оренбург II. А Фрида была в доме Макеевых, где мне, конечно, не было места. Меня подобрала ссыльная женщина, мать тети Рины (Бурцева Ольга Александровна[60]. – А. М.). И я жила у нее до окончания медучилища, а вернее до декабря 1949 года. К этому времени Гильда начала хлопотать о воссоединении со мной. Я уже работала в роддоме, а мама в Аральске плавала на рыболовецком судне и обрабатывала рыбу, так как ее медсестрой в больницу не брали.

Я до сих пор поминаю добром НКВД-шника в городе Оренбурге Данковцева (земля ему пухом). Он, очевидно, был смертельно болен (рак). И в последние дни своей жизни он разрешил мне выезд в город Оренбург. Он предупредил Тильду, что это надо делать срочно, пока он жив.

Так я появилась в конце декабря 1949 года в Оренбурге. В фуфайке. Никакого пальто у меня не было. До августа 1950 года я работала с Тильдой на железной дороге, сначала нормировщицей в ремонтной мастерской, потом путевым диспетчером. Летом встал вопрос – куда идти учиться? Надо бы в медицинский институт, но там 6 лет. На какие средства? А пединститут – 4 года. На исторический факультет меня не взяли по биографии, так я попала на факультет русского языка и литературы.

Жили мы на Гильдину зарплату