Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа - Катя Абель

– Надо спросить.

– Меня вот что волнует. Когда он мне говорит: «Как мне хорошо! Как хорошо! Улет просто!» Это он всем так говорит или только мне? Потому что мне – ТАК хорошо – только с ним… И дело – не в финале, а в процессе. Когда мы вместе – это абсолютное счастье.

Яна:

– Я вообще сексом занимаюсь молча.

– Ты не говоришь во время секса? Вообще ничего?

– Если я вдруг заговорю – неожиданно для себя – это ого-го, значит, какой у меня мужчина…

– А я с детства знаю: во время секса надо разговаривать.

– Че-го?

– Ну, это не значит, что надо ему пересказывать сюжет фильма, который ты вчера посмотрела…

– Ты просто ему рассказываешь, какие дела ты переделала, а какие – еще надо сделать…

– Примерно. У меня еще в школе книжка была Рут Диксон «Что мы будем делать в постели», и она там советует: не будьте рыбой, разговаривайте с партнером. Говорите, что вы чувствуете, чего вам хочется, хвалите его… Вот я это с детства и запомнила.

– Надо будет попробовать.

Ты очень странный для меня человек. Про адекватность не приходится говорить. Это – не маска твоя, это природа инаковая от меня. Как так случилось, что я тебя люблю?

Был проблемой. Потом интересом. Потом раздражением. Потом помехой. Потом спасением. Стал Любимым.

Я сижу в театре на репетиции

Пока любимый на сцене работает над материалом, разговариваю с Олей, гримёром. Оля – такая стопроцентно хорошая девочка – понимаешь это с первого взгляда. Со второго – понимаешь, что нельзя до 34 лет оставаться стопроцентно хорошей девочкой, что за этой картинкой обязательно присутствует какая-то червоточинка. Но за всё время нашего общения червоточинка ни разу не дала о себе знать. Так что я с Олей разговариваю как со стопроцентно хорошей девочкой.

Я приезжаю в театр вроде как и своя, но на 80 % уже чужая. Я много улыбаюсь, шучу, иронизирую. Для меня эти люди уже как праздник, и я для них тоже уже – явление: ко мне подходят, со мной разговаривают, я чувствую на себе гораздо больше внимания, чем когда работала с ними, это нормально.

Оля рассказывает мне, как идут дела в общем. Я спрашиваю у неё про Ивана. Почему-то о нём мне теперь спрашивать гораздо легче, чем о любимом. Я задаю ей главный вопрос о Кузнецове: пьёт или не нет?

– С утра никакой вообще, – отвечает Оля. – потом догоняется, приходит в норму. Ну, и вечером, после репетиции едет бухать.

– Каждый день?

– Каждый день. Знаешь, как его у нас за глаза называют?

– Как?

– Мистер Кокс.

До меня не сразу доходит.

– Ты хочешь сказать, что он еще и на кокаине сидит?

– Я хочу сказать, что его так называют.

Значит, ежедневный коктейль: водка, гашиш и кокаин.

Ира Дмитриева, где ты сейчас находишься?

– Когда жена приезжает, он держится, – продолжает Оля, – Или когда сына старшего с ним оставляет.

Старшему сыну 6 лет.

– А как только они уезжают, Ваня сразу в отрыв идёт. По полной программе.

– Почему же они уезжают?

– Не знаю. У нее съемки где-то в Белоруссии… Её тоже можно понять.

* * *

Мы сидим в буфете на Ленфильме с моим знакомым режиссёром. Режиссёр – всем известный алкоголик, не единожды балансирующий в своих приступах на грани между тем и этим светом, пьёт коньяк. Я – кофе. В буфет заходит Иван Кузнецов. Замечает меня, подходит к нашему столику. Улыбается.

– Привет! Ты что здесь делаешь?

– Я работаю здесь, – улыбаюсь, – Как дела?

– Хорошо, хорошо, репетируем, движемся потихоньку к финалу… Ну всё, не буду мешать, – кивает он на режиссёра и отходит к буфетной стойке.

Режиссёр смотрит ему вслед:

– Ты давно его знаешь?

– Не очень. Мы работали вместе, недолго, – отвечаю.

– Он всё время на коксе?

– А тебе кажется, что он на коксе?

– А ты не видишь?

– Я в этом ничего не понимаю.

– Он на коксе.

* * *

Где ты снимаешься, Ира Дмитриева?

* * *

– Как ты можешь судить, – обрушивается на меня Яна в телефонном разговоре, – ты не знаешь, что такое муж-алкоголик!

– Я могу судить! – взрываюсь я, – потому что я вижу, что происходит! Если этого не видит она, значит, она – слепая! А если видит, и она не рядом, значит ей на него плевать!

– Ты не знаешь, может, она годами с ним мучается и сделать ничего не может!

– А что здесь делать? Его в клинику класть надо! Вязать по рукам и ногам и класть в клинику!

– Ты думаешь, это так легко?

– Я не думаю, что это легко! Я думаю, что это необходимо! Потому что при том ритме жизни, который он ведёт сегодня, ему остался год-два, понимаешь? Не больше! А дальше – остановка сердца. Он себя уничтожает каждый день! С бешеной скоростью! И, если ей хоть немного дорог отец её двоих детей, ей надо быть рядом с больным человеком, а не сниматься в дешёвых белорусских сериалах! Она карьерой своей занимается, понимаешь? Са-мо-ре-али-зацией! Потому что у него всё с кино сложилось, а у нее – нет! И вот она теперь снимается… А он себя в это время подрывает на мине! Вот и всё!

– Ты слишком резка…

– Я резка. Потому что человека скоро не будет. А помочь может только она. И её нет рядом.

* * *

Где ты снимаешься, Ира Дмитриева?

* * *

– Он собаку себе завёл, – говорит мне Оля гримёр, – немецкую овчарку.

– Как это – себе? А семья как?

– Семья – не знаю как. Ира в Белоруссии, дети у родителей. А Ваня – с собакой.

– Зачем она ему? Разве он может за ней ухаживать?

– В том-то и дело, что нет. Он по двенадцать часов в театре проводит, после репетиции ему хочется поехать выпить куда-нибудь, а дома – собака. Он приходит поздно ночью, она ему все полы описывает – он два часа с тряпкой в руках лужи за ней вытирает…

– Собаку нельзя оставлять так надолго одну, щенок ведь. Он же с ума от одиночества сходит.

– Ему говорили: Ваня, ну куда тебе собака? Тем более, овчарка. Отдай, пока не поздно… Он – ни в какую – не отдам: мне без нее плохо.

Плохо без собаки. Я понимаю. Нужно, чтобы дома тебя хоть кто-то живой встречал. Встречал и радовался тебе.