Девушка на качелях - Ричард Адамс

Однако же Карин не насмехалась. В эти унылые дни, пока я пытался разобраться в причинах своих неудач, она пребывала в поразительно счастливом расположении духа и с каким-то загадочным спокойствием ласково утешала и поддерживала меня. Судя по всему, мою беду она воспринимала как-то иначе, и, подобно сотнику на корабле, везущем святого Павла по Адриатике, я начал подозревать, что ей известно нечто, мне совершенно неведомое. Ее спокойствие ни в коей мере не было напускным; ее ничто не тревожило и не волновало, и создавалось впечатление, что она нисколько не сомневается в том, что все будет хорошо, но не в силах объяснить свою уверенность человеку, лишенному ее исключительного сверхъестественного предвидения. В конце концов я осознал, что Карин – своего рода эротическая святая, способная чудесным образом исцелять и внушать веру в свои силы.

Она не пыталась меня возбуждать, а просто обнимала, целовала и оглаживала мне плечи и все тело исключительно для собственного удовольствия, снова и снова повторяя, как она меня любит и как счастлива. Даже пребывая в унынии, я был очарован ее обществом и восхищался ее необычайной красотой. Казалось, о лучшем Карин и не мечтает. Наверное, так оно и было, потому что она с наслаждением предавалась своему любимому занятию. Она не скучала, не проявляла ни малейшего неудовольствия и сочувствовала мне, но ничуть не сожалела о моих затруднениях.

– Как тебе удается быть такой счастливой? – спросил я однажды душной ночью; над нами с тихим шорохом вращался электрический вентилятор, за окном звучали шаги редких прохожих за окном, а из душевой доносилась печальная капель подтекающего крана. – Почему ты меня не укоряешь? Неужели ты во мне не разочаровалась?

Карин, не отвечая, удовлетворенно потянулась, выгнула спину и обеими руками приподняла груди, а потом, коснувшись моей ладони, надолго задумалась, как будто подбирая слова. Наконец она опустила голову на подушку и произнесла:

– Милый, ты просто не понимаешь. Это любовь. Я – твоя возлюбленная. Мы совершаем акт любви. Для этого я и рождена, для этого создана. Мне хочется плакать от счастья. Понимаешь?

– Зачем ты это говоришь? – раздраженно ответил я. – Ты же знаешь, что…

Она приложила мне палец к губам, а потом закрыла рот поцелуем:

– Глупости, любимый! Ты просто думаешь, что это пруд с лодочками – чуф-чуф-чуф, номер пятый, на пристань. Нет, милый, это безбрежный океан – волны, чайки, неведомые твари в морских глубинах, – простирающийся за горизонт, за пределы пространства и времени. Ох, ну как же тебе объяснить? – Она повернулась и, прильнув к моей груди, обняла меня. – Океану не прикажешь. То, что кажется тебе пылинкой на оконном стекле, – на самом деле великолепный дворец, далеко-далеко: просто на свету и далекий дворец, и пылинка выглядят одинаково. И вообще, ты только начинаешь пробуждаться. Ах, Алан, милый, милый Алан, я тебя заласкаю, ты такой очаровательный – и смешной. Все в порядке, понимаешь? Все в полном порядке, не из-за чего горевать и печалиться. Куда ты так торопишься? – Внезапно она рассмеялась и произнесла с интонациями мистера Стайнберга: – Ри-миддалию построили не за день.

Я хотел было возразить, но она добавила:

– Нет, я тебя точно заласкаю, чтобы не говорил всякой ерунды. – Она встала надо мной на колени и прижала груди мне к лицу; соски надавили мне на веки.

«И это на меня не действует», – удрученно подумал я, но она вовсе не пыталась меня возбудить. Она не могла объяснить то, что я понял только сейчас, – все то, чему я у нее научился. Я вспоминаю это, и на глаза невольно наворачиваются слезы.

Однажды она сказала:

– То, что с тобой происходит, – парадокс любви, милый. Как ледовый ожог, понимаешь?

– Ледовый ожог?

– А, ты не знаешь, что это? Я тебе расскажу. Иногда на севере, зимой, вершину холма затягивает ледяной коркой, и сквозь нее солнце выжигает вереск и траву. Весной лед тает, но вершина холма остается голой и зарастает очень медленно.

– Надо же, я об этом не знал. Только я все равно не понимаю… По-твоему, это похоже на ледовый ожог?

– Ja, das ist Paradox[80]. Потому что все думают, что льдом нельзя обжечься. А на самом деле он обжигает. Ты же меня любишь, правда? Я чувствую, как меня омывает твоя любовь, пропитывает меня насквозь. И ты тоже пропитан любовью. Из-за этого возникает такой эффект – неожиданный, но вполне естественный. – Помолчав, она добавила: – А не такой, как… ну, в общем, всякие глупости, которые даже не любовь и никогда любовью не будут. – Внезапно она сжала кулаки и воскликнула: – Уничтожь прошлое! Уничтожь!

– О чем ты? – спросил я, удивленный ее горячностью.

– Важно разве, о чем слыхала я и что я знаю?

– Карин, ты читала «Антония и Клеопатру»?

– «Антония и Клеопатру»? Нет. Я услышала это от… ну, от одного англичанина, и мне понравилось выражение. Значит, вот это откуда. Ясно. Это реплика Клеопатры, nicht wahr?[81] Что ж, теперь тебе понятно, кто я такая на самом деле.

Как-то утром, спустя несколько дней после нашего бракосочетания, мы с Карин пошли в кафе-мороженое «Баскин-Роббинс». Мне не хотелось ни мороженого, ни чего-то еще, но делать было нечего, а идти – некуда, а Карин очень любила поесть. Из любви к ней я притворялся, что мне все нравится, но уже подумывал, не пора ли нам вернуться в Англию. Где бы мы с Карин ни появились, она вызывала неприкрытое восхищение окружающих, и ее осыпали непрошеными комплиментами, что меня весьма раздражало. На лицах мужчин мне чудился невысказанный вопрос: «Что она в нем нашла?» – и я мысленно с горечью отвечал: «Меньше чем ничего». Больше всего меня беспокоило то, как все-таки разрешится эта удручающая ситуация. Как долго Карин, несмотря на все ее уверения, сможет сохранять беззаботный вид? И что потом?

В Америке знакомства заводят с необычайной легкостью и никто не стесняется без приглашения заговаривать с посторонними. Минут через десять с нами, не помню уже как именно, завел беседу высокий сухощавый блондин. Молодой человек сказал, что его зовут Ли Дюбос, что он изучает английскую литературу и американскую историю в университете и что родом он из городка близ Таллахасси, на севере так называемого «флоридского сковородника». Осведомившись, не англичанин ли я – он на слух опознал мой акцент, – мистер Дюбос, разумеется, спросил, что привело нас в Гейнсвилл. Мы объяснили, что приехали сюда отдыхать и что остановились в доме приятеля.

– Здо́рово! – воскликнул мистер Дюбос, непонятно почему обрадованный этим известием. – Я вот и удивился, что вы все здесь решили пожить, потому что в эту часть Флориды отдыхающие обычно не заглядывают. Хотя здесь есть на что посмотреть, если знать, куда идти. Вы все были в заповеднике «Ичетакни-Спрингс»?

– Где? – переспросил я.

Мистер Дюбос любезно повторил название и добавил: