Валентайн - Элизабет Уэтмор

Как-то вечером сидели возле станции, пили чье-то самогонное виски, лакомились персиками из корзины, которую она прислала в город, и кто-то из них пошутил, что она, возможно, ведьма. Может, чарами своими изменила русло Пекоса. А может, просто канаву прорыла, отозвался со своего стола в углу старик. Но был он известен как врун и сумасшедший, и никто его не слушал.

Шли месяцы, и всякий раз, когда кто-то приезжал её проведать, она отсылала в город корзину фруктов и овощей.

А потом, как и следовало ожидать, разразилась эпидемия инфлюэнцы.

– Следовало ожидать? – переспрашивает Джесси хриплым тихим голосом, почти шепотом.

Да, говорит Дебра Энн. Именно так всегда выражалась мама.

Как и следовало ожидать, говорила Джинни, и это значило, что в каждой были-небылице должна случаться какая-то беда.

А люди не могли поверить, что это просто невезение или собственная их глупость, и стали искать виноватого. Как это женщина, сама, могла вырастить такой удивительный сад? Как сумела повернуть реку? Как вообще выносит жизнь без мужа и детей? Любая уважающая себя женщина покончила бы с собой, сказал кто-то из мужчин, или хотя бы вернулась на Средний Запад.

Когда заболели и умерли несколько младенцев и малышей, судьба женщины была решена. Если она несет смерть их детям, решили пятеро горожан, то они желают убедиться в том лично.

Они принялись пить еще до заката и уже мало что соображали.

Выехали со станции после полуночи, и несчастье настигло их почти сразу. Один был так пьян, что упал с лошади, ударился головой о камень и захлебнулся собственной рвотой. Один захотел сделать крюк и показать остальным странные карманы в земле – в них газ, и если бросить спичку, в камнях запляшет огонь. Но в расщелине скопилось больше газа, чем он думал, и его охватило пламя.

Теперь только трое ехали к бедной женщине, спросить, ведьма ли она. Вдруг налетела гроза, словно кто-то её накликал, и в одного на лошади ударила молния. Один из двоих оставшихся хотел ему помочь – оба они не понимали в электричестве – и его тоже убило.

И вот после всего этого только один, пьяный, испуганный, злой, добрался до дома женщины.

И знаете, что было дальше? Д.Э. умолкает.

Что было? Голос у Джесси так слаб, что она наклоняется в трубу и повторяет вопрос. Знаете, что было дальше?

Что? Он как будто старается заговорить громче, но старания напрасны, и Дебра Энн думает, здоров ли он, не измотала ли его жара, одиночество, жизнь в трубе, или, может быть, ей самой не по силам помочь ему выправиться.

Ну, говорит она, стал стучать он в дверь, колотит со всей силы и кричит: открывай, открывай же, черт возьми!

Что с ней дальше было? – тихо спрашивает Джесси. Что-то плохое?

Вот так как раз я спрашивала маму.

И что сказала мама? – хочет знать Джесси, и Д.Э закрывает глаза.

Мать выдерживает паузу, встает с кровати дочери, отходит, поднимает кучку одежды с пола. Женщина взяла лампу и открыла дверь, говорит Джинни, и в неровном желтом свете её волосы горели, как костёр.

Дебра Энн видит круги под глазами у матери, ногти, обкусанные до мяса. И что эта женщина сделала?

Джинни тихо смеется. Ну, застрелила его тут же, а тело отволокла к границе участка. Джинни подходит к кровати дочери и поправляет одеяло на ногах и на груди.

После этого ей не докучали. Она по-прежнему работала в саду, но больше не посылала в город корзины с угощением. Вечерами сидела на веранде, смотрела, как зажигаются в небе звезды, одна за другой. Она дожила до ста пяти лет и тихо умерла во сне. К тому времени, когда людям пришло в голову проведать её, от неё остался лишь сухой скелет на кровати.

А сад? – спрашивает маму Дебра Энн. С ним что стало?

Наверное, засох. Джинни пожимает плечами. Но был замечательный, пока не погиб.

В трубе слышится шорох, из темноты неторопливо выходит кот, выгибает спину и трётся о ногу Дебры Энн. Через несколько минут вылезает Джесси, садится с ней рядом, обхватывает колени. Глаза его блестят на ярком послеполуденном солнце. Хорошая история, говорит он. Жаль, что твоя мама уехала.

Д.Э. пожимает плечами и чешет лишай, распространившийся от щиколотки на икру. Мне плевать вообще-то. Она выдергивает несколько черных волосков из брови. А что с вашей машиной? Когда вы её заберете?

Джесси вынимает из кармана бумажную салфетку и показывает ей. Думаю, Бумер сейчас там живет.

Там глушь такая. Д.Э. хватает кота и переворачивает на спину. Пешком далеко идти.

Поглядите, какие яйца у парня. Она смеется; Джесси слегка покачивается, пытается засмеяться вместе с ней. Он протягивает руку, почесывает коту живот, и они сидят молча, пока не приходит время идти ему на работу, а Дебре Энн – домой.

Еще только девять часов утра, а уже жара, и жалею, что пришлось надеть колготки – но с голыми ногами в суд неприлично. Пока мы с Эйми идем через улицу к дому Корины, нижняя часть тела – словно мясо в вакуумной упаковке. Эйми плетется следом в нескольких шагах от меня, негодует, потому что хотела выступить свидетельницей в суде. Напоминает мне, что сидела с Глорией Рамирес на кухне. Звонила шерифу – не понимает, почему не хотят выслушать её показания. Потому что зал суда не место для девочки, говорю ей в сотый раз. Потому что я всё расскажу за нас обеих.

Когда я отдаю малыша Корине, она наклоняется к нему, заглядывает ему в глаза, делает гримасу и передает его Эйми. Она еще в ночной рубашке, жидкие волосы с одной стороны торчат перпендикулярно. Спасибо, что согласились побыть с ними, Корина, говорю я. У Карлы малыш заболел желудочным гриппом.

Эйми нацелилась щелкнуть малыша пальцем по лобику, но Корина обещает ей неограниченное количество «Доктора Пеппера», телевизор и общество Д.Э. Пирс, если она не разбудит ребенка, и дочь моя, повернувшись на пятках, даже не попрощавшись, уходит по коридору в гостиную. Малыша она перекинула через плечо, как мешок с картошкой; головка у него болтается, я хочу крикнуть «Осторожно», но вместо этого бегу домой за сумкой с подгузниками.

Кит Тейлор сказал, что мне придется пробыть там почти всё утро, и когда я сообщаю об этом Корине, она прищуривается и наклоняет голову набок. Глаз у неё по-воробьиному острый, словно она удивляется, где в такой день Роберт, почему не приехал, не отвезёт меня в суд, не поможет мне в трудный час, – и хочу сказать ей, что не нужна мне его помощь. Непорядки у нас начались задолго до того, как постучалась к нам Глория Рамирес. Но возмущаться мной из-за того, что открыла дверь ребенку? Винить меня в том, что там произошло? Его озлобленность, нетерпимость? Наверно, не замечала этого прежде, но теперь не могу подумать о нем, не подумав о ней. Хотела бы что-нибудь сказать об этом Корине, но куда там: стоим на жаре, мои дети и так уже отняли у неё утро.

Не знаю, что бы я делала без вас, Корина, говорю я. У Роберта коровы мрут там как мухи. Мухи, понимаете? Падальные мухи.