Валентайн - Элизабет Уэтмор

У Корины чуть приподнимаются краешки губ, лицо у неё в сложных морщинах, напоминают мне кору пекана у нас на ранчо или высохшие ручьи. Но приглядевшись, вижу слабую улыбку, едва заметную, говорящую: да бросьте вы, Мэри Роз. Мы обе понимаем – он наказывает вас за то, что согласились выступить свидетельницей.

Но вместо этого она говорит: вид у вас измотанный, мадам.

Правда? отвечаю я. А вы великолепно выглядите.

Она тихо смеется. Действительно.

У меня всё нормально. Я лезу в сумку, достаю салфетку, промокаю потное лицо – боюсь, что потечет макияж. Ну, ждем, когда свершится правосудие.

В самом деле? Корина лезет в карман домашнего платья, и я уже предвкушаю сигарету, хотя это значит простоять на пекле лишние несколько минут. Но она виновато пожимает плечами. Теряю всё подряд, говорит она. Сигареты, спички, снотворное. Черт, умудрилась даже потерять кастрюлю и банку с маринадом. От горя глупеешь, наверное. Она подмигивает мне, но спрашивает без улыбки, как мне спится.

Я могла бы ей рассказать, что телефон звонит днем и ночью, что оставляют сообщения на моем новом автоответчике, что малыш просит грудь каждые два-три часа. Когда засыпает, вынимаю сосок у него изо рта, встаю с кровати, иду проверить двери и везде зажигаю свет. Проверяю и перепроверяю окна, прислушиваюсь к каждому звуку: ветер прошуршит по сетке на окне, рванул с места пикап после закрытия бара, тоскливо завыл заводской гудок. Иногда мне чудится, что где-то в другом конце дома вскрывают окно и кто-то идет расправиться с нами. И каждую ночь думаю об одном и том же: когда Дейла Стрикленда приговорят и отправят в тюрьму в Форт-Уэрте, всё уляжется. Людям надоест, прекратятся ночные звонки, мой долг перед Глорией будет исполнен.

Я отдаю Корине сумку с подгузниками и говорю, что спала последнее время плохо, но надеюсь, что скоро сон наладится. И, кстати, у меня тоже всё куда-то пропадает – консервы, спички, аспирин и даже пара махровых полотенец.

Видно, что-то такое в воде, говорит она.

* * *

На парковке у суда Кит Тейлор дает мне бумажный стаканчик с кофе, таким густым по виду, что может засорить слив в раковине. Мистер Рамирес, дядя, звонил мне утром, говорит он. Она не приедет.

Это не должно бы меня удивить: Кит уже несколько недель предупреждал меня, что Виктор с июня не позволяет его сотрудникам побеседовать с племянницей – они не знают даже, где она живет. И все-таки я удивляюсь: Но почему?

Рядом с эвакуатором стоят и смотрят на нас двое мужчин. На них белые рубашки, спортивные куртки, ковбойские шляпы, дорогие сапоги змеиной кожи. Они перестают разговаривать, несколько секунд смотрят на нас, а потом тот, что в белом стетсоне, наклоняется к другому и тихо говорит ему что-то на ухо. Он показывает головой в нашу сторону, и я борюсь с желанием крикнуть: Хотите мне что-то сказать? Это вы, сукины дети, звоните мне по ночам?

Мэри Роз, я предупреждал вас, что подобное может случиться, говорит Тейлор. Мистер Рамирес не хочет подвергать её такому испытанию, и я его не осуждаю. Он поднимает свой стакан с кофе и пальцем приветствует этих двоих. Высокий, интересный мужчина, записной холостяк, он известен здесь своим неуклонным стремлением доводить каждое дело до суда. Он старше меня как минимум лет на десять, а нынче утром выглядит на десять лет моложе и вполовину не таким измотанным, как я.

Она должна дать показания, говорю ему. Мы стоим на солнце, я борюсь с желанием оттянуть пояс джинсовой юбки, тротуар прожигает дыры в подошвах туфель. Когда мимо нас проходит стенографистка миссис Хендерсон с ворохом папок, Кит разглаживает пальцем светлые усы и раздувает грудь.

Она входит в здание суда, он выдыхает и снова опускает плечи, чуть сутулясь.

Слушайте, Мэри Роз, девочка всего лишилась, даже матери, и мистер Рамирес знает, что говорят некоторые люди в городе, не может не знать – и, вероятно, считает, что она уже достаточно настрадалась. И может быть, не хочет подвергать её новым расспросам.

Не могу поверить своим ушам. Вот как? И вы готовы ему потакать?

Кит поддергивает брюки и вытирает пот со лба. Смотрит на солнце так, словно хотел бы сшибить его с неба. Я его не виню, честное слово, – ни капли.

Она должна прийти в суд, рассказать, что с ней сделал этот мерзавец. Вы можете заставить её дать показания.

Нет, Мэри Роз, я не могу её заставить.

Да как же это? Где у нас тогда правосудие?

У вас? – Кит смеется. Вас двое? У вас в кармане мышка? Он так долго стоит не шевелясь, что на рубашку ему садится несколько слепней, больших, как земляной орех. У него крупные руки с веснушками, и когда он хлопает по мухам, я чувствую легкое движение горячего воздуха между нами.

Знаете, чего я больше всего не люблю в моей работе?

Проигрывать дела?

Ха! Если бы. Нет, дорогая. – Он улыбается и кивает тем двоим, направившимся к двери суда. Больше всего, Мэри Роз, ненавижу, когда мне ставят клизму с острым соусом и говорят, что это чистая водичка. Прошу прощения за мой французский.

Кит отпивает кофе и морщится – какая гадость, – и отпивает еще. Уборщицы, с которыми работала миссис Рамирес? Они убирались в городских конторах годами, и никто не требовал у них карточку социального обеспечения. Черт возьми, они три года мыли полы в суде и вытряхивали урны, и только сейчас городской совет спохватился и озаботился. Пять недель прошло с тех пор, как Глория Рамирес постучалась в вашу дверь, и вот является иммиграционная служба и ждет у заводских ворот, когда у миссис Рамирес закончится смена. Собачий бред, говорит он. Прошу прощения за мой французский.

Он допивает кофе одним глотком и бросает стакан на землю. У нас есть отчет шерифа, говорит он, отчет больницы, и есть вы. Этого должно быть достаточно.

Я бросаю на него выразительный взгляд, демонстративно подбираю стакан и опускаю в урну, стоящую в шаге от нас. В который раз думаю, сказать ли ему о злобных звонках, не прекращавшихся все эти месяцы: Любите грязных мексиканцев, миссис Уайтхед? Знаешь, что бывает с изменниками расы, Мэри Роз? Может, сам приеду, изнасилую тебя, сука.

Я понимаю, всё это – трепотня, кучка расистов и пьяниц, и Кит, наверное, напомнит мне, что у нас свободная страна, каждый может говорить что хочет. И помощи мне не нужно, ни от Кита, ни от кого. Хочу только, чтобы нас оставили в покое, меня, и Эйми Джо, и малыша. И хочу быть готовой, если кто появится у меня перед дверью.

Я готова, говорю Киту.

Хорошо. Давайте зайдем, постоим минутку под кондиционером. Он мягко кладет руку мне на поясницу, и мы идем через парковку к суду. Черт, до чего же жарко, говорит он. На лестнице нас обгоняет защитник Стрикленда. Здравствуйте, Скутер, говорит ему Кит.

На прошлой неделе, когда мы репетировали мои показания, Кит предупредил меня насчет него. Он сидел в столовой, я кормила маленького в кухне, и Кит задавал мне вопросы из-за двери.