Ключ для пешки - Ирина Кайлес

— Спасибо, — произнес он осевшим голосом. — Спасибо за доверие.

— Береги его. Помни: если с ним что-то случится, тебе будет крайне тяжело это пережить.

Тихо вышли из Храма. Ариас направился к себе, аккуратно держа малыша на руках.

Ангел вошел в дом. Аумэ освоился довольно быстро и начал летать по всем комнатам, осматривая каждый уголок. Ариас сел в мягкое кресло, задумчиво наблюдая за своим новоявленным подопечным. Когда-то, тысячи лет назад, он был такой же маленькой каплей, оторвавшейся от океана света. Он уже ничего не помнил о том времени, как и об ангеле, который был его наставником. Невольно вспомнил о родительских чувствах, когда он проживал жизнь за жизнью в человеческих телах. Но воспоминания эти настолько далекие и туманные… Ариас вдруг осознал глубокую внутреннюю потребность защищать, оберегать эту невинную каплю света. Надо придумать ему имя. Ангел, наблюдая за полетом аумэ, улыбнулся.

— Флайс! Тебя будут звать Флайс, — прошептал Ариас.

Аумэ доверчиво прильнул к своему учителю. Тот, повинуясь инстинкту, положил руки на каплю, и информация потоком полилась из его ладоней, вмиг ставших горячими. Флайс притих. Он светился, переливаясь разными цветами, проживая первый день своей новой жизни.

Ян позвонил на мобильник:

— Ну что, ты готов?

— Готов, — Федя прицелился и кинул расческу на кровать через всю комнату, все равно эти кудри расчесывать бесполезно. — Я за тобой заезжаю?

— Давай, жду.

Литвинов медленно спустился вниз. Тяжело вздохнув, вышел из дома. Ехать почему-то не хотелось. Сел в вымытый до блеска «ленд крузер», уставился в окно.

Вечеринка в честь окончания первой четверти проводилась в самом крутом молодежном клубе города, и последние две недели в школе только и было разговоров, как о предстоящем празднике.

Внедорожник остановился, Федя позвонил Яну:

— Мы у твоего дома. Выходи.

Через минуту Шабуров сидел рядом, и всю дорогу до клуба они тихо, чтобы не услышал водитель, обсуждали план по выведению Бочкова на чистую воду. Скоро действительно могла представиться такая возможность. В зимние каникулы ребята собирались поехать в загородный языковой лагерь. И родители Яна, и Олег уже купили им путевки. А сегодня друзья случайно услышали, как Бочков говорил Рашевской, что ему купили путевку туда же.

— Федька, надо просто все тщательно обдумать, — горячо доказывал Ян. — Такой шанс бывает раз в жизни!

— Все равно Рашевскую нельзя в это впутывать!

— Ты чё, не понимаешь? Только она сможет Бочкова разговорить! Он кому еще об этом скажет? Может, тебе?

— Должен быть другой способ.

— Другой? Ну, предлагай! Придумай что-то лучше!

— Приехали. Выходите, — прервал беседу водитель.

Вечеринка действительно получилась что надо. Веселые прикольные конкурсы, легкий фуршет и танцы… танцы… танцы… В самом разгаре веселья Федя с Яном взяли по бокалу спрайта со льдом, плюхнулись за столик.

— Слушай, Федька, а чё, тебе слабо Рашевскую пригласить?

— Ян, перестань.

— Я ж вижу, как ты к ней относишься.

— И что?

— И даже не пытаешься хоть что-то сделать.

Федя задумался. Ян сейчас озвучил его мысли. Сердце учащенно забилось. Юноша обвел взглядом толпу веселящихся подростков. Вот она… Рашевская танцевала неподалеку. У Феди замерло все внутри, крыша безнадежно поехала. Узкие джинсы эффектно подчеркивали изящную фигурку девушки, легкая серебристая маечка открывала бархатные худенькие плечи, едва прикрытые прозрачной белой накидкой. Густые волосы забраны наверх, несколько непослушных прядей небрежно касались точеной шеи… Федя судорожно вдохнул воздух. Даже приблизиться к ней казалось невозможным. Она была словно из другого мира, с другой планеты, неземным, нереально прекрасным созданием…

Литвинов промучился три последующих танца. Ему казалось, что если он подойдет сейчас к Рашевской, то ни одного слова не сумеет произнести. И все же он решился.

Начался медляк. Ирина как раз стояла неподалеку. Федя, неимоверным усилием взяв себя в руки, подошел к ней. Сердце колотилось, как перед смертью, в горле все пересохло…

— Мож…но тебя пригласить? — едва смог проговорить он: от волнения перехватывало дыхание.

Рашевская равнодушно скользнула по нему взглядом. По красивому лицу пробежало какое-то непонятное выражение.

— Федя, извини, но я уже обещала… — тон назывался «вежливо отвязаться».

— Отвали! — кто-то сильно толкнул Федю в плечо. Быстро повернувшись, он увидел Бочкова. Тот, с торжествующей улыбкой, протянул Ирине руку:

— Идем?

Мгновенно вспыхнув, Федя схватил Бочкова за плечо, резко развернул к себе:

— А извиниться?

— Чего?!

— Так, ребята, прекратите! — Рашевская встала между ними. — Ну что за детский сад, честное слово! Идем, Костя…

Бочков, с видом победителя, усмехнулся и утянул Ирину за собой.

Литвинов вышел не оглядываясь. Хлопнув дверью, он буквально выбежал на улицу. Хлопьями валил первый снег. Федя его даже не видел. Он быстро шел, не зная и не задумываясь куда. И только когда совсем замерз и промок, заметил, что не надел куртку…

На следующий день в школе Федя даже посмотреть не мог на Рашевскую. Причем сама она, по всей видимости, даже не помнила о вчерашнем эпизоде и уж тем более не придавала ему никакого значения. Федя это прекрасно понимал. Он вообще для нее не существовал. Просто одноклассник, с которым даже и говорить-то не о чем…

Литвинову целый день вспоминались стихи, которые сегодня ночью, часа в три, вылились на бумагу, после чего он хотя бы смог заснуть. Эти строчки снились ему до утра, повторяясь, как мантра.

И снова нет мне сна. И вновь судьба кидает

По Ада пропастям, из Рая вмиг изгнав,

И умирает сердце… Кричу: «Так не бывает!»

Но правда бьет нещадно, покров с души сорвав.

Бессилие… Оно в безмолвии рыдает.

Шагнуть вперед, чтоб вновь надежду потерять?

Ведь кто-то там, вверху, все видит и все знает.

Смеется или плачет?!Я не могу понять…

Успокоение пришло только к вечеру следующего дня. И, как всегда, спасением стала музыка.

Андрей Николаевич записал Федю на репетицию в концертный зал на весь вечер. Литвинов был рад такой возможности, ведь большой рояль не пианино в классе. Абсолютно другой звук, богатый, тонкий, насыщенный… Юноша поднял крышку, снял панель с пюпитром. Он любил это ощущение, когда нет никакой преграды между тобой и звуком и ты будто сливаешься с музыкой в одно целое. Когда для изменения окраски достаточно лишь чуть-чуть по-другому коснуться клавиши и рояль, как живой, отвечает тебе, а ты буквально кожей ощущаешь вибрирующие волны открытых струн…