Смертельный холод - Луиз Пенни

Гамаш закрыл глаза, молча молясь о том, чтобы услышать ответ на следующий вопрос.

– Никто не помнит, как он выглядел?

– Нет. Я спрашивал, и одна из поварих сообщила, что как-то раз что-то сказала об этом кулоне Эль, ну, просто чтобы разговор завязать, и Эль немедленно прикрыла его. Для нее эта штука вроде бы была важна, правда, для бродяг иногда важными оказываются самые странные вещи. У них появляются всякие навязчивые идеи, мании. Похоже, такой манией и был этот кулон для Эль.

– И больше ничего? Других у нее не было?

– Может, и было, но нам об этом неизвестно. Мы пытаемся уважать их личную жизнь.

– Пожалуй, я на этом закончу, месье Мошер. Вы, вероятно, человек занятой.

– Зима всегда напряженное время. Надеюсь, вы найдете того, кто ее убил. Обычно их убивает погода. Сегодня ночью мороз будет убийственный.

Оба повесили трубки, думая, что неплохо было бы познакомиться.

– Сэр… – Бовуар просунул голову в дверь. – Не могли бы вы посмотреть, что нашла агент Лакост?

– Через минуту.

Бовуар закрыл дверь, но перед этим окинул взглядом агента Николь, которая сидела на стуле, как статуя, в тусклой, плохо сидящей одежде, с прической, десять лет как вышедшей из моды, с невыразительным, серым лицом. Большинство женщин в Квебеке, особенно франкоязычных, были стильными и даже элегантными. Те, кто помоложе, нередко носили вызывающую одежду. Даже в Квебекской полиции. Агент Лакост, например, была лишь немногим старше Николь, но как будто жила в другую эпоху. Лакост умела себя держать, всегда причесывалась с небрежной элегантностью, носила простую одежду не без претензий на яркость и индивидуальность. Разумеется, манеры и одежда Николь тоже были неповторимы. Серость того и другого выделяла ее из остальных.

Когда дверь закрылась, Гамаш тоже посмотрел на молодую женщину.

Она его раздражала. Один ее жалкий вид, это выражение «ах, какая я несчастная» вызывал в нем протест. Она умела манипулировать людьми, была злой и самоуверенной. Он знал это.

Но еще он знал, что может ошибаться.

Именно об этом он и думал, обходя раз за разом деревенский луг. Он ходил и ходил кругами, но всегда возвращался в одно и то же место.

Он может ошибаться.

– Я прошу прощения, – сказал Гамаш, глядя ей прямо в глаза.

Она с опаской смотрела на него, ожидая продолжения. «Я прошу прощения, но вы уволены. Я прошу прощения, но вы отправляетесь домой. Я прошу прощения, но вы глупая, вы неудачница, и я не хочу, чтобы вы на милю приближались к этому расследованию».

И она оказалась права. Продолжение последовало.

– Я вас не замечал, и это было ошибкой с моей стороны.

Николь продолжала ждать, глядя на него, глядя в эти темно-карие глаза, такие строгие и задумчивые. Он тоже смотрел на нее, аккуратно подстриженный и причесанный, небрежно сложив руки на груди. В комнате слабо пахло сандаловым деревом. Запах был такой легкий, что сначала она подумала, он ей грезится, но потом решила – нет. Все ее чувства были обострены, она ждала наказания. Следующее предложение с позором отправит ее в Монреаль. Опять на наркотики. В крохотный безупречный дом на восточной окраине Монреаля с небольшим огородом под слоем снега, к отцу, который так гордится ее успехами.

Как она скажет ему, что ее снова уволили? Это был ее последний шанс. Слишком много людей рассчитывали на нее. Не только отец, но и суперинтендант.

– Я дам вам еще один шанс, агент. Я хочу, чтобы вы разузнали для меня предысторию Ришара Лиона и его дочери Кри. Школа, деньги, семья, друзья. Мне нужна эта информация к завтрашнему утру.

Николь поднялась словно во сне. На лице старшего инспектора Гамаша играла улыбка, а в его глазах появилось тепло – впервые с ее приезда сюда.

– Вы сказали, что переменились?

Николь кивнула:

– Я знаю, что в прошлый раз вела себя ужасно. Прошу прощения. В этот раз я буду стараться. Правда.

Он внимательно посмотрел на нее и кивнул. Потом протянул руку:

– Хорошо. Тогда давайте попробуем еще раз. Перезагрузка.

Она сунула свою маленькую руку в его ладонь.

Этот осел поверил ей.

Бовуар из помещения оперативного штаба видел это рукопожатие и отчаянно надеялся, что оно прощальное. Но сомнения у него оставались. Николь вышла из кабинета, и он поспешил туда.

– Вы этого не сделали.

– Не сделал чего, Жан Ги?

– Вы прекрасно знаете. Вы ведь не вернули ее в команду?

– У меня не было выбора. Приказ суперинтенданта Франкера.

– Вы могли бы и отказаться.

Гамаш улыбнулся:

– Выбирай свои сражения, Жан Ги. Здесь мне воевать не приходится. И потом, она, возможно, изменилась.

– Боже мой! Сколько еще раз вы будете пытаться играть этим мячом?

– Ты думаешь, я совершаю ту же ошибку?

– А вы так не думаете?

Гамаш посмотрел в окошко на Николь – та уже сидела за компьютером.

– Что ж, по крайней мере, я знаю, когда нужно угодничать перед начальством.

– Вы сейчас немного угодничаете перед ней, сэр. На самом деле вы ей не верите, да?

Гамаш вышел из крохотного кабинета и направился к агенту Изабель Лакост.

– Что у тебя?

– Я искала все утро и ничего не нашла о Сесилии де Пуатье или ее родителях. Ничего. Я прочитала ее книгу – кстати, довольно странная писанина, – думала, может там найдется зацепка. Вы говорили о Франции, и я отправила запрос во французскую полицию. Полчаса назад получила этот ответ.

Гамаш наклонился к компьютеру и прочел электронное письмо из Парижа:

Не отвлекайте нас от дела всякой ерундой.

– Что за чертовщина, – удивился Гамаш. – А ты что им написала?

– Я написала вот это.

Она показала ему другое электронное письмо:

Уважаемые, тупые недоумки, вы таскаете свои величественные задницы по великой парижской уголовной полиции, так глубоко засунув в них свои головы, что даже понятия не имеете о том, что такое настоящее расследование, и если вам вдруг повезет и попадется реальное дело, то вы с вашими тухлыми яйцами и не поймете этого. Мы здесь заняты расследованием настоящих преступлений, пока вы там мечтаете о том дне, когда у вас будет хотя бы половина нашего ай-кью, долбаные вы недоноски.

Искренне ваша

агент Изабель Лакост, Квебекская полиция.

– Да, это самый быстрый способ получить нужную тебе информацию, – улыбнулся Гамаш.

На Бовуара это произвело неизгладимое впечатление, и теперь он ждал новых фантазий.