Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле

мне скажет. Что все это я заслужила сама.

Суббота

29

– А знаешь что? – говорит Виктор, захлопывая подаренную мной книгу. – Я хочу стать зоологом.

– Хорошая идея. – Я подтягиваюсь, чтобы сесть. Сон у меня этой ночью был крепким, но чувствую себя все равно разбитой. – Так и вижу тебя в шляпе исследователя, бродящим с биноклем по зарослям саванны.

– Знаменитые заросли саванны.

– Это я фигурально.

– Все революционные открытия сделаны именно такими парнями.

– Ну что, будем открываться? – спрашивает заспанная Юлия, заходя в библиотеку. – Я жду вас внизу, поторопитесь.

Виктор вскакивает на ноги.

Если бы я вдруг решила познакомить его с родителями, интересно, как прошла бы эта встреча? Он заявился бы к нам в берете и с расшнурованным ботинком? Принес бы он подарок или бутылку розового вина за евро тридцать? «А мои родители, нашли бы они с ним общий язык?» – спрашиваю я себя, собирая свое ложе и засовывая его в стенную нишу. Если бы еще месяц назад мне сказали, что мне это будет казаться нормальным, я ни за что бы не поверила.

Внизу ко мне подходит Юлия с газетной вырезкой.

– Это тебе!

Я читаю при проникающем через окно свете, а в это время Оушен и Виктор выдвигают стеллажи, и Юлия расставляет в них книги. Это статья о некоем Алехандро Ходоровски – кинорежиссере, драматурге, писателе, изобретателе психомагии. Там так и написано – психомагии. В эту субботу в кафе Le Téméraire[73], где он обычно бывает по средам, Ходоровски прочитает карты Таро двадцати двум счастливчикам. Двадцать два – это число старших арканов, уточняется в статье, поэтому Ходоровски не примет ни одним человеком больше. Обычно по средам кафе берут штурмом, сотни людей со всего мира собираются вокруг маэстро. Придется поработать локтями, заключают авторы, учитывая, что событие выпадает на выходные. В промежутке между статьей и краем страницы тетя Вивьен приписала: «Увидимся там чуть раньше».

– Здорово! – восклицает за моим плечом Виктор.

Я нахожусь здесь уже неделю, жду, когда появится тетя, и вот она приглашает меня к гадалке, к которой сама явно не собирается. Он считает, что это здорово?

– Ходоровски не гадалка, – замечает Виктор.

– В прошлом символы были частью общего языка, – вступает в разговор Оушен. – Считалось нормальным, что одно подразумевает другое, но в более глубоком смысле, причем реальность имела разные уровни интерпретации. Мы исключили символы из нашей жизни, и именно Юнг открыл их заново и ввел в свой психоанализ. Ходоровски принадлежит к этой школе. Он убежден, что возвращение символов в наше существование порождает магию.

Кажется, этого господина со странным именем здесь знают все, кроме меня.

– Представь себе фламинго, – убеждает меня Виктор. – Что они символизируют? Но не в принципе, а для тебя лично. Если ты это осознаешь, они могут стать проводниками бессознательного начала и изменить твою судьбу.

– А какое отношение к этому имеют карты Таро?

– Марсельское Таро – хранилище символов. Карты отражают наше сознание, и Ходоровски использует их для назначения психомагических действий. К примеру, ты чувствуешь, что находишься в тупике, сидишь на мели, не можешь найти свой путь, и вдруг тебе выпадает «Император». Ходоровски может сделать вывод, что проблема – в твоем отце, и это значит, что тебе следует учиться неподчинению и быть более конкретной и приземленной. Он заставит тебя взять две купюры по пятьдесят евро, приклеить их к подошвам ботинок и так ходить по городу каждое утро. И все в таком духе.

Ходить, наступая на сто евро? Никогда не слышала ничего более абсурдного.

– Так ты уже был у этого Ходоровски?

– Да, один раз сходил, но он не стал читать мои карты: он принимает только двадцать два первых счастливчика. Когда я туда явился, в очереди сидело уже больше пятидесяти человек.

– Как ты думаешь, она придет?

– Ты имеешь в виду свою тетю? Думаю, да.

Кафе Le Téméraire находится за Лионским вокзалом. До приезда маэстро остается три часа, поэтому здесь пока немноголюдно. Человек, стоящий за стойкой, носит очки в толстой оправе, а на левом предплечье у него красуется татуировка динозавра с челкой в стиле Элвиса. Ниже надпись на английском: «Поскольку в ископаемом виде волосы не сохраняются, мы не можем исключить возможность того, что динозавры выглядели именно так».

Очень мило.

Я улыбаюсь ему.

– Эм… Ходоровски? – спрашиваю я.

Мужчина кивает, сдувая волосы со лба. У него такая же, как у динозавра, челка, что делает его еще симпатичнее.

Правила изменились, объясняет он. Многие клиенты, которые специально ехали в Париж и не успевали попасть в кафе к назначенному времени, сочли несправедливым, что преимущество получают приходящие раньше. Так что теперь достаточно оставить записку с именем, а Ходоровски будет сам проводить жеребьевку.

Виктор не заставляет просить себя дважды. Он складывает свою записку, целует ее на удачу и опускает в прозрачную чашу.

– А ты? – спрашивает бармен.

Я прибегаю к помощи своего карманного словаря и отвечаю: «Я просто сопровождающая», указывая при этом на Виктора.

Мы заказываем два кофе с молоком и выбираем небольшой столик у бара, выходящий на проспект Домениль; сквозь открытое окно в кафе заглядывает весна.

Явится ли сюда тетя? Произойдет ли это в конце концов? Мы подойдем с ней к стойке и, чтобы разрядить ситуацию, закажем кофе у человека с татуировкой динозавра? И какими будут ее первые слова, сказанные мне?

Я часто думаю о том, как изменилась за это время Вивьен, и вместе с тем задаюсь вопросом, какие изменения она увидит во мне. Расскажет ли она, что прятала в чемодане шестнадцать лет назад? Почему она больше меня не искала? На самом деле это главный вопрос, который я все это время не решалась задать себе, но, как теперь понимаю, это единственное, что меня волнует.

Виктор открывает «Поведение животных», я раскрываю свой томик стихов, но никак не могу сосредоточиться. Я все время поднимаю голову. Что она имела в виду, написав, что мы увидимся там чуть раньше? Насколько раньше? На час? На два?

– Подумать только, какова природа! – восклицает Виктор, хлопая по столу ладонью. – Представляешь себе синиц? Вот, послушай. Как и у большинства птиц, у них есть тенденция к стайности, то есть к объединению в стаи. Но когда они кормятся, то держатся друг от друга поодаль, и если одна птица слишком приближается к другой, то последняя чувствует в ней угрозу и проявляет признаки агрессии. Время от времени в поисках пищи стая перемещается. Прежде чем присоединиться к остальным, улетающие последними птицы пытаются собрать все остатки съестного – в этом случае личное поведение животного вступает в противоречие с желанием группироваться в стаю. Они стремятся не только к пропитанию, но и к объединению с другими членами сообщества. Хайнд пишет: «Чаще всего тенденция к выявлению одного типа поведения вступает в конфликт с тенденцией к выявлению другого».

– И что из этого?

– Ну как это что? Значит, не только мы испытываем конфликт между свободой личности и чувством принадлежности к сообществу себе подобных. Это природный инстинкт. Понимаешь, нельзя все мерить рационально, это сильнее нас. Мы являемся частью большой системы, и не все проблемы подлежат урегулированию. Быть может, иногда нужно просто с этим смириться? Ведь испытывать противоречивые чувства – это наше естественное состояние.

Любить тетю и вместе с тем ее ненавидеть? Испытывать желание остаться здесь и одновременно хотеть вернуться домой? Быть собой и при этом не разочаровывать тех, кто хотел бы видеть меня в другом качестве? Я просто не знаю, как это сделать – принять в себя две противоборствующие силы и при этом продолжать жить спокойно. Виктор возвращается к чтению, а я снова открываю свою книгу.

Я оставила сына, переродилась.

Я пыталась найти в жизни свет, и в этом моя вина.

Я думала только о себе.

Но если нам плохо, кому мы сможем помочь?

Краем глаза я замечаю, как внизу скользнуло что-то