Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле

темное. Хорек! Вивьен здесь! Сердце разрывается в груди, как петарда. Я видела его всего лишь мельком, но точно знаю: это был хорек на поводке. Я опускаю голову, прячу руки в цветастое платье и думаю лишь о том, что скажу тете, когда подниму глаза и увижу ее перед собой. А может быть, она заговорит сама.

Я делаю глубокий вдох, набираюсь смелости и оглядываюсь по сторонам, но перед нашим столиком нет никого. Тетя в кафе не заходила.

– Вик… – Я трясу его за руку. – Я видела хорька.

Он медленно поднимает голову, все еще погруженный в чтение.

– Что, прости?

– Жди меня здесь, – поднявшись, говорю я ему.

Я спешу по улице Легравренд в южном направлении, заглядываю в магазины и в каждую открытую дверь, озираюсь на перекрестках – хорька нигде не видно. На мгновение останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, затем поворачиваю назад и иду по тротуару в противоположную сторону, но так и не встречаю ни пожилых женщин, ни похожих на выдру животных.

Вернувшись в кафе, я вижу там только наши книги и кофейные чашки, а также мою сумку, одиноко висящую на спинке стула. Я выглядываю в окно на проспект Домениль: Виктор, запыхавшись, бежит обратно.

– Я видел их там. – Он указывает направление. – Какой-то парень, и с ним хорек на поводке.

– Ты уверен?

Виктор убежден. Поводок был ярко-красный, как тот, что мы видели в Шато-Руж, а у парня были черные волосы, подстриженные под ежик. Но почему вместо тети сюда пришел какой-то парень?

– Хорошо еще, что тем временем не украли мою сумку, – замечаю я, когда мы снова садимся за столик. – Ты мог бы взять ее с собой на всякий случай.

Он с ухмылкой закатывает глаза.

– Разве ты не мечтала жить налегке?

Когда наконец появляется Ходоровски, кафе уже переполнено. Но ни моей тети, ни хорька по-прежнему не видно. Парень и животное как будто растворились в воздухе. Ходоровски следует по залу, и я не успеваю его как следует рассмотреть, затем он вдруг выходит из-за барной стойки. Седовласый и седобородый, он устремляет на собравшихся гипнотический взгляд. Бармен поднимает прозрачную чашу с именами.

Наступает тишина. Ходоровски без всяких предисловий вытягивает первое имя, произнося его хриплым голосом с сильным испанским акцентом. Его ассистент переносит имя на доску, кодируя написанное римскими цифрами. В воздухе висит какое-то электрическое напряжение. Я время от времени оглядываюсь в поисках Вивьен, но нигде ее не вижу.

Имена на доске следуют одно за другим, пока Ходоровски не объявляет:

– Олива Вилла. Номер четырнадцать.

Виктор резко оборачивается. Я чувствую, как кровь приливает к лицу и сердце бешено бьется.

Стараясь унять дрожь, я вынужденно поднимаю руку. Ходоровски смотрит на меня с намеком на улыбку. И тут я замечаю, что мое имя уже записано на доске.

– Зачем ты сообщил мое имя? – ругаю я Виктора, когда жеребьевка возобновилась.

– Я ничего не сообщал, клянусь. – Он вскидывает руки, защищаясь.

Кажется, он говорит искренне.

Я пытаюсь проникнуть к стойке, чтобы поговорить с барменом, по ходу находя словарь.

– Извините, вы не знаете, кто указал мое имя?

Он вопросительно смотрит на меня.

– Кто указал мое имя? – Я повторяю попытку. – Олива Вилла.

И, о чудо, он меня понимает. Он раскладывает записки на стойке, находит среди них мою и протягивает мне. Я сразу замечаю, что она написана на другой бумаге. Бесцеремонно вырванный из тетради листок в клетку. Печатными буквами, косым, до боли знакомым почерком в ней значится мое имя. Неужели здесь побывала тетя? Но как она смогла положить записку, оставшись при этом незамеченной? И главное, зачем она это сделала?

Ходоровски со своим ассистентом сидят в глубине зала за небольшим столиком, на котором разложена колода Таро. Ассистент поднимает доску, называет имя и при появлении счастливчика вычеркивает его из списка.

Виктор тем временем сел обратно и развернул стул так, чтобы оказаться лицом к месту событий.

– Простите за настойчивость, – говорю я бармену, который сосредоточенно наблюдает за действиями маэстро, опираясь локтями о стойку. Я быстро сверяюсь со словарем. – Вы помните даму… которая приходила сюда и оставила эту записку? Пожилая женщина, с хорьком.

– Да, была здесь одна женщина, она говорила мне, что у нее есть хорек, но она не взяла его с собой. Это было приблизительно… месяц назад.

Месяц назад?

– И она оставила записку?

– Она ничего не оставила. Она просто участвовала в жеребьевке.

– Не могли бы вы описать, как она выглядела?

– У нее были длинные рыжие волосы, – отвечает мужчина. – Это все, что я помню.

Я благодарю его и возвращаюсь за столик, не желая причинять беспокойства.

Рыжие волосы?

30

И зачем я тогда осталась?

Что заставило меня подойти к этому столику? И дело даже не в неловкости, которую мне бы пришлось испытать, если бы на глазах у всех я отказалась от участия в сеансе. Этого я могла избежать, покинув кафе еще раньше. Тем не менее я осталась, как это сделали Эстрагон и Владимир. Я осталась и ждала – быть может, мне хотелось узнать, где именно во мне появились трещины и прольется ли через них свет.

Ходоровски разговаривал с картами Таро, как с людьми. С теми, кто сидел впереди, он говорил по-испански, а ассистент при необходимости переводил на итальянский, французский или английский.

Одному мужчине он посоветовал бегать в женской одежде вокруг дома, девушке – разговаривать с матерью в положении вверх ногами, старику – отправиться в центр, где ему помогли бы заново пережить момент рождения, мальчику – семь раз прополоскать рот, прежде чем говорить, женщине – пойти в тир и пострелять.

Я взяла себя в руки и сказала себе, что в любом случае мне совсем не обязательно выполнять его рекомендации. Когда наконец произнесли мое имя, отступать было уже поздно. В сопровождении Виктора я направилась в начало зала – в первом ряду оставалось одно свободное кресло.

– Зачем ты здесь? – решительно спрашивает Ходоровски.

Чтобы не смотреть ему в глаза, я поправляю платье.

– По ошибке.

На его лице появляется что-то вроде благожелательной ухмылки.

– Я не читаю будущее, читать будущее – значит его создавать. Меня интересует настоящее.

Я киваю. Не могу поверить, что сижу напротив человека, которого многие считают гуру, в ожидании его психомагических рекомендаций.

Ходоровски раскладывает передо мной карты веером, рубашкой вверх.

– Выбери три карты.

Я быстро указываю ему карты, затем кладу руки обратно на колени. Несколько человек вокруг меня конспектируют, и я стараюсь не обращать на них внимания.

Ходоровски раскрывает первую карту, сдвигая влево, чтобы лучше ее рассмотреть. На ней изображен путник в шляпе с бубенчиками, с палкой и сумой на плече; сзади его подталкивает собака или, возможно, волк.

– «Шут», – объявляет Ходоровски, поглаживая карту. – «Шут» означает исходящую безграничную энергию. Этот аркан часто символизирует сильное стремление к переменам, олицетворяет свободу, беззаботность и удачу. Он также может предвещать благоприятное путешествие, которое разрешит проблемы и побудит к внутреннему росту. Эта карта рекомендует продолжать движение по новому пути и не отчаиваться: это правильный маршрут.

Я отвожу взгляд, чтобы скрыть удивление. Путешествие? Внутренний рост?

– Если «Шут» приближается к другой карте, – продолжает Ходоровски, – как в данном случае: видишь, как он приближается ко второй карте? – он заряжает ее своей энергией. Поэтому вторая карта имеет решающее значение.

Он резко переворачивает ее. На карте изображен скелет с серпом, лежащий на черном поле, усеянном отрубленными руками, головами и ногами.

– «Смерть», – стонет кто-то. Этим кем-то оказался Виктор.

Ходоровски быстро поправляет его:

– Это безымянный аркан.

Сначала шут, теперь смерть.

– Хотя на первый взгляд может показаться обратное, эта карта не несет в себе негативного смысла, – уточняет Ходоровски. – Она лишь указывает на глубинное преобразование. Она требует, чтобы мы отпустили то, что было нам дорого, но в какой-то момент перестало способствовать нашему личностному росту. Если смотреть глазами разума, такой поступок может показаться безумным, но в то же время сердцем мы