Горячее дыхание войны - Виталий Кулак

– За что?! Кто вы такие? Что случилось?

Никаноров, напряжённый до предела и нервный, стоял перед задержанным и нехорошо улыбался.

– Скоро всё узнаешь, – пообещал он. – Ведите его в автомашину. Да повнимательней с ним! Орлов – со мной!

Старший лейтенант надеялся найти в вещах Малафеева улики, которые помогли бы изобличить этого, как он полагал, немецкого агента. Однако там ничего подозрительного не оказалось. Это вначале немного смутило Никанорова, его версия начинала рушиться, но потом он уверенно заявил, бросив взгляд на стоявшего рядом Орлова:

– Значит, успел избавиться от улик. Ничего! На допросе всё расскажет.

Но на допросе Малафеев не спешил признаваться в сотрудничестве с фашисткой разведкой. Его допрашивал Никаноров, а Алексей вёл протокол. Чем дольше продолжался допрос сержанта, тем сильней у Алексея крепла уверенность в его невиновности. Почему? Прежде всего потому, что не было прямых фактов, свидетельствовавших о его преступной деятельности.

– Если хочешь жить – сам чистосердечно всё рассказывай. Сам всё говори. Тебе же лучше будет, – старший лейтенант сидел за столом и вертел в руках пачку папирос. – Мы всё знаем. Так что лучше добровольно расскажи. Как ты попал к немцам? Отстал от своего полка? Когда они тебя завербовали? Как фамилия разговаривавшего с тобой офицера немецкой армии?

– Какие немцы? Меня никто не вербовал! – Малафеев вскинул голову, взгляд его выражал негодование. – Вы ошибаетесь! Это какая-то чудовищная ошибка.

– Хватит врать, – жёстко оборвал его Никаноров. – Советую говорить правду, иначе пожалеешь… Девять граммов для тебя не жалко, поверь! Какое задание тебе дали немцы? Ну говори!

Сержант отрицательно покачал головой, да так резко, что казалось, она вот-вот оторвётся от туловища:

– Говорю же, никто меня не вербовал! Я свой, русский!

– Это мы ещё посмотрим, какой ты свой, – многозначительно сказал Никаноров.

Предварительный допрос Малафеева длился больше двух часов. Алексей впервые присутствовал на таком продолжительном и каком-то странном допросе. Задержанный чётко, не сбиваясь, дважды повторил свою биографию, рассказал о своей довоенной жизни, как начал войну, подробно ответил на заданные ему вопросы. При этом он хотя и говорил взволнованно, даже чуть-чуть заикаясь от этого, но зато ничего не перепутал, факты излагал одни и те же, всё было логично и достоверно.

Один раз старший лейтенант прервал допрос, позвал пограничника из роты охраны, чтобы тот присмотрел за Малафеевым, а сам предложил Орлову выйти из кабинета. Алексей с радостью согласился, так как ему уже стало до того душно от табачного дыма, что очень хотелось открыть окно, вывалиться на улицу и вдохнуть свежего воздуха.

– Не признаётся, гад, – Никаноров отошёл на несколько шагов от дома, в одной из комнат которого проходил допрос. – Ничего, скоро признается. Все признаюYтся.

– Но ты же понимаешь, он не «Хромой», – устало сказал Алексей. – Даже если он предатель, немецкий агент, а я лично в этом сомневаюсь, то всё равно не «Хромой». Зря мы с ним время теряем. Пусть его допрашивает следователь Особого отдела фронта. Передай ему дело Малафеева, и продолжим искать «Хромого».

– Может быть, ты и прав, – задумчиво проговорил Никаноров. – В любом случае к нам претензий быть не может: выявили, задержали. Ну а там пусть следствие и трибунал разбираются. Ладно, пойдём.

Через два дня старший лейтенант, так и не добившись признания Малафеева, передал его дело следователю Особого отдела фронта Ильину. При этом старший лейтенант не преминул дать ему свои комментарии и рекомендации.

– Разберёмся, – угрюмо ответил ему Ильин, у которого и без того в производстве дел было выше крыши.

Первые несколько дней Орлов интересовался ходом следствия, и Ильин раздражённо отвечал ему, что Малафеев ни в чём не признаётся и что он не знает, что с ним делать. О дальнейшей судьбе этого сержанта Алексей так никогда и не узнал: вскоре началось наступление немцев, которое многое изменило. Теперь уже советским войскам пришлось спешно создавать узлы обороны.

К 15 сентября 50-я и 3-я армии Брянского фронта прекратили контрудары и перешли к обороне на рубеже Фроловке на восточном берегу реки Судости и по восточному берегу реки Десны. Раздробленное на два кулака контрнаступление имело небольшой локальный успех. Изменить оно ничего не смогло. Уже 15 сентября танки Гудериана и войска 2-й немецкой армии вышли в район Прилук и Лохвицы, где соединились с наступающей к северу от Днепра группой генерала Клейста, то есть проникли глубоко в тыл Юго-Западного фронта. Обстановка на Брянском фронте становилась всё более напряжённой.

Дивизия, в которой служила Ирина Гурова, тоже перешла в оборону и отражала постоянные атаки немцев. За полтора месяца, которые Ира провела на фронте, она сильно изменилась. Нет, внешне в ней всё осталось по-прежнему: такая же стройная спортивная фигура, как и раньше, такие же светлые, пушистые коротко подстриженные волосы и такие же, как и раньше, голубые глаза. Вот только она теперь очень редко не то что смеялась, а даже просто улыбалась. Война оказалась совсем не такой, как она представляла её всего каких-то пару месяцев тому назад.

Отношение к девушкам-снайперам в батальоне, к которому придали Гурову и ещё нескольких её подруг, изменилось в лучшую сторону. Это поначалу многие бойцы криво улыбались при их появлении, а некоторые даже позволяли себе в их присутствии глупые шуточки. Однако после первых боев, когда увидели, что девушки-снайперы хорошо бьют фашистов, когда они поучаствовали в ожесточённых боях, отношение к ним переменилось. Теперь к ним относились с уважением, а пожилые бойцы называли их дочками.

Да и сами девушки-снайперы за полтора месяца почувствовали себя вполне обстрелянными. На передовой день не за три дня должен рассчитываться, как это делают кадровики, а как минимум за десять. В окопах учишься быстро. Учишься или, если не хочешь заниматься самообразованием, умираешь.

В снайперской книжке Гуровой появилось шесть единичек, говоривших о количестве уничтоженных лично ей гитлеровцев. Это был неплохой показатель, хотя у нескольких девушек в их поредевшем взводе счёт уже перевалил за десяток.

После того как дивизия стала в оборону, Ира вздохнула с облегчением. Нет, она, конечно, понимала, что нужно освобождать оккупированную врагом советскую землю, но слишком большой ценой оказалось её освобождение. В их батальоне осталось процентов пятьдесят личного состава. Да и освободили то они едва ли десять километров брянской земли. В обороне же потери гораздо меньше, чем в наступлении, даже несмотря на то, что фашисты постоянно атаковали.

Теперь каждое утро в любую погоду, ещё до восхода солнца, Ира и Лена Сухорукова шли, а временами и ползли на передовую занимать отрытые заранее снайперские ячейки. Вначале немцы были беспечными, и девушки часто стреляли, однако через несколько дней противник стал осторожней и уже понапрасну не высовывался, не подставлял под пули свои головы и спины. Были дни, когда ни Ира, ни Лена не делали ни одного выстрела. В такие дни они возвращались к себе в землянку разочарованными, угрюмыми и сердитыми.