Мертвые видят день - Семен Лопато

– Ты чего? – спросил боцман.

Не глядя на него, я помотал головой. Стараясь не встречаться с ним взглядом, я снова посмотрел на полудельфина.

– Может, приспособится, должна же быть тут для него какая-то пища, может, приспособится как-нибудь.

– Конечно приспособится, – откликнулся боцман. – А как же – жил же он до этого, плавал, значит, питался чем-то. Приспособится, понятное дело, а теперь-то уж подавно, без поклажи чертовой этой.

Отчего-то успокоенный этим простым соображением, глядя в ясные, широко открытые глаза дельфина, я, как мог, погладил его по голове.

– Извини, – сказал я вслух, – прости нас всех, олухов, иродов. Такими, видно, уродились. Я и сам сейчас должен идти. Дела.

Боцман, протянув руку, тоже погладил дельфина. Поднявшись, цепляясь за торчавшие корни и ветки, мы стали подниматься. Пошлепывая ластами-плавниками и хвостом, не уплывая, задрав голову, животное смотрело нам вслед. По очереди мы выбрались на дамбу, кусты с шелестом замкнулись за нами. «Не умею я гладить дельфинов», – думал я. «И морских львов, и морских котиков не умею. И рыб всяких не умею, как они там называются. Ничего я не умею». Взяв вместе с немцем, стоявшим над взрывным устройством, мы оттащили этот самый ранец на другой конец дамбы, пробрались сквозь кусты, спустившись по склону немного вниз и несколько раз размахнувшись, сбросили устройство обратно в воду. Булькнув, трясина поглотила его. Отдирая с одежды репейник и колючки, мы вернулись на дамбу.

– Кавалеры ордена большого сердца, – сказал немецкий офицер. – Члены общества любителей животных. А если бы механизм сработал?

Вагасков, до того молча смотревший на нас, отвернувшись, махнул рукой.

– Еще сработают, – негромко сказал он. – Одним больше, одним меньше.

– Славянский фатализм. – Немецкий офицер вздохнул. – Ладно, пошли, и так потеряли много времени. – Он чуть похлопал по карману. – Удивительно, что он еще держится – пятый листок.

Все так же, не соблюдая особого строя, с полчаса или около того мы брели по удивительно тихой дамбе. Отдаленные автоматные очереди и уханье артиллерийских орудий доносились временами из-за стены зеленых деревьев, как из другого мира, низко нависало серое небо. Дамба чуть повернула, неожиданное зрелище открылось нам. На правой обочине, оставив позади себя длинную ленту разорванной гусеницы, стоял с открытым башенным люком громоздкий, темно-серого цвета двубашенный, неизвестной мне конструкции танк. Ни танкистов, ни каких-либо других людей вокруг не было видно; быстро забравшийся на броню и заглянувший через люк немец крикнул, что и внутри никого не было. Задумчиво поглядев на двубашенного нетопыря, немецкий офицер обернулся к кому-то из своих.

– Иоганн, – сказал он, – ты же у нас тракторист, похоже, это по твоей части.

Забравшись на броню и нырнув в люк, Иоганн несколько минут что-то делал и чем-то грохотал там, на секунду двигатель танка взревел, тут же, впрочем, остановившись; включились электромоторы, одна из башен сделала несколько коротких круговых движений в обе стороны. Вновь поднявшись над люком, Иоганн спрыгнул на землю.

– Нет боекомплекта, – сказал он, – снарядов – ни одного. Пулеметы, впрочем, работают.

– А гусеница? – спросил немецкий офицер.

Иоганн поморщился.

– Разрыв траков, – сказал он, – сейчас попробуем.

Подобрав распластанно вытянувшуюся позади танка гусеницу, мы завели ее поверх катков, натянув и зацепив за передний направляющий каток, единственный, имеющий зубцы. Подняв встречную часть гусеницы снизу, Иоганн, подперев ее ломом, попытался подвести траки от верхней и нижней частей гусеницы друг к другу, чтобы вставить в проушины траков, подлежащих соединению, «палец» – длинный, в ширину гусеницы стальной стержень. Соединяемые траки на несколько сантиметров не доставали друг до друга.

– Сейчас.

Забравшись в башню, Иоганн подал чуть вперед и остановил двигатель, верхний трак, продвинувшись вместе с верхней частью гусеницы вперед, свисал теперь вниз до середины высоты переднего катка. Подложив все тот же лом под нижнюю часть гусеницы, в то время как двое немцев изо всех сил тянули вниз верхний трак, мы сопрягли наконец проушины соединяемых траков, так что они образовали единую трубку, и все тот же Иоганн кувалдой начал забивать в проушины «палец». Палец сначала вбивался туго, через мгновенье, впрочем, наши и немцы, тянувшие траки навстречу друг другу, синхронно приложили последнее отчаянное усилие, и очередной удар кувалды вбил «палец» в проушины почти наполовину. Еще несколькими ударами по на удивление легко идущему теперь «пальцу» Иоганн вбил его до конца. Гусеница была восстановлена.

– Ганс, – сказал немецкий офицер, – разберись с пулеметами, помоги Иоганну в башне. Остальные – на броню. – Проследив, как Ганс исчез в люке, он усмехнулся. – На свежем воздухе всегда лучше.

Взобравшись на двубашенное чудище, мы разместились на броне, чуть дернувшись, танк неожиданно плавно и довольно быстро поехал. Понеслись мимо деревья, с обеих сторон, прикрывавшие дамбу, в отдалении гулко грохнул орудийный выстрел. Пулеметы, отдаленные и близкие, стучали попеременно справа и слева, несколько раз на дорогу перед нами шлепались срезанные очередями верхушки и ветки деревьев. Минут десять или чуть более танк двигался по дамбе, затем дорога, словно переломившись, пошла резко под уклон, зеленые стены деревьев справа и слева разом оборвались, пространство впереди резко расширилось, как будто раздвинули занавес, и что-то новое – дикое и странное – предстало в раскинувшейся впереди низине – привстав и привалившись к башне, широко раскрытыми глазами я смотрел на открывшуюся внизу картину.

Черная орда, прорва, скопище танков – разных размеров и конструкций – заполняли огромное овальное поле перед нами, развернутые в разные стороны, исправные и подбитые, заведенные и намертво въевшиеся гусеницами в землю, с экипажами, молча сидевшими или что-то оравшими, развалясь и стоя на броне, высовываясь из люков, в большинстве своем они были развернуты пушками и башнями в сторону рассекавшей поле надвое песчаной полосы – шириной метров двадцать, искореженная и изуродованная естественными и искусственными помехами и препятствиями – ямами, взгорьями, вбитыми в песок кольями и грудами кирпичей, она была продольно поделена на две части четырех-пятиметровой проволочной сеткой на врытых в песок металлических столбах – во многих местах пробитая и прорезанная – видимо, снарядами и пулеметными очередями, в других – продавленная и порванная, она тут и там свисала вниз вырезанными и вырванными сетчатыми лохмотьями. Два пустых помоста высились друг напротив друга по разные стороны от песчаной полосы в двух разделенных ею частях поля, оба они были пусты.

Кто-то пустил в дальнем конце полосы сигнальную ракету, тут же ей ответила взметнувшаяся цветная ракета с другого конца, люди на броне задергались и заорали, два разномастных, разных конструкций танка, ревя двигателями и пуская черные, жирные клубы выхлопного дыма, развернувшись, въехали с разных сторон на полосу.