Ночь за нашими спинами - Эл Ригби

– Правда? Никогда бы не подумал. Что-нибудь случилось?

– Можно и так сказать. В городе погромы.

– Кого громят? Моего непутевого сына?

Интересно, он знает, что «непутевого сына» еле привели в чувство в госпитале? Нет, наверно, не надо этого говорить. Я смотрю на побледневшую Розу Гамильтон и осторожно отвечаю:

– Не только. Правящую партию тоже. Но штаб «свободных» позавчера горел.

Гамильтон-старший хмурится и впервые отводит глаза, правда, только на пару мгновений.

– Я говорил ему не связываться с этим ублюдком. Доигрались… Быть войне.

– Не думаю, – я холодно улыбаюсь, глядя ему в лицо, – что мы допустим войну. Ее хочет только мистер Сайкс. Наша задача – следить за порядком. И ваш… хм… сын это понимает.

– Сомневаюсь, Эшри. Очень сомневаюсь.

Анна резко ставит на стол молочник. Как и накануне с чайником, движение выходит чересчур резким, Анна даже проливает немного молока.

– Эшри, сходи, пожалуйста, наверх, разбуди Джона.

В ее голосе слышится напряжение. Ну зачем я осталась, зачем?

Я покидаю кухню, миную коридор, поднимаюсь по широким деревянным ступеням. Скрип… скрип… я стараюсь не шуметь. И дышать ровнее.

На чердаке всего одна комната, из огромного окна которой льется золотой свет. Что-то пролетает мимо, задев меня по щеке. Я делаю еще несколько шагов и вдруг замечаю, что это была бабочка павлиний глаз: сейчас она застыла на обитой деревом стене.

– Эшри?..

Джон, уже одетый и явно давно проснувшийся, сидит с книгой на подоконнике. На его плече расположились еще несколько крупных, ярко-рыжих с фиолетовыми пятнами на крыльях, бабочек. Крылья складываются. Раскрываются. А с крыльев смотрят яркие, холодные, будто нарисованные «глаза».

– Я… думала тебя будить.

Я произношу первое, что пришло в голову. Бабочки меня заворожили, и я с трудом отвожу взгляд. Красота…

– Как спала?

– Здесь? Прекрасно!

Тут же я вспоминаю, что на кухне сидит хмурый Гамильтон-старший. И витает тень кого-то, кто давно не живет в этом доме, но чье присутствие здесь ощущается нутром.

– Прекрасно… правда.

Джон замечает перемену на моем лице и откладывает книгу. Жан-Поль Сартр, «Тошнота». Айрин медленно вытягивает руку – пересаживает бабочек на подоконник.

– Что-то не так?

– Да нет, просто… Джон, я, наверное, вчера несла чушь, и…

Он подходит ко мне и строго качает головой. Я замолкаю и опять кошусь на книгу в серой, без рисунка, обложке. «Тошнота»… Гадкое название. О чем она, интересно?

– Не переживай. Просто… – Айрин вдруг улыбается, – этот город был создан для перемен. Теперь их есть кому принести.

Я не хочу выяснять, с чего он это решил, может, он до сих пор под впечатлением от книжки? Нет сил ни соглашаться, ни спорить.

– Надеюсь, это перемены в лучшую сторону?

– Да. Идем вниз.

Я поворачиваюсь и снова смотрю на широкий деревянный подоконник, залитый утренним светом. Бабочки неподвижны, одна застыла прямо на книге. Будто мертвые, но весной – снова полетят. Интересно, они каждую весну учатся заново или… просто живут не больше одной весны?

Странная мысль. Я гоню ее прочь. Слишком много необоснованной надежды, больше, чем можно позволить себе в такую тяжелую неделю.

Вейл Харперсон сидит за столом, уткнувшись в листы. Он правит очередную белиберду для «Харперсон Викли», толстого еженедельника, набитого всем, чем только можно: от телепрограммы до кулинарных рецептов, гороскопа и плакатов с полуголыми красотками. Или для «Харперсон Дэйли» – ежедневной бесплатной газетенки, засоряющей умы горожан политикой и кроссвордами. Собственно, если не считать литературного альманаха «Орфей», детского журнала «Кузнечик» и пары развлекательно-рекламных двухполосников, это все, чем богата городская периодическая печать. А Харперсон – гордый хозяин всего этого.

– Девочки!

Толстяк поднимается и идет нам навстречу. Он похож на какую-то птицу: острый длинный нос, близко посаженные глаза, прилизанные волосы. На нем его излюбленная одежда – черный пиджак нараспашку и белоснежная рубашка, наглухо застегнутая под горлом и заправленная в черные брюки. Образ дополняют гигантские меховые тапки – на работе Харперсон ходит в них, снимая свои начищенные ботинки. У него подагра или что-то типа этого.

– Что вам от нас надо, Вейл?

Элм улыбается. Ей Харперсон нравится, и он отвечает ей взаимностью. Он старается дружить со всеми в городе, в надежде откопать что-нибудь ценное для скандальных колонок. Грязное, пикантное, но политически выдержанное. Ведь даже ему приходится мириться с контролем Вана Глински, лично просматривающего каждый номер. Впрочем, Харперсону все же удается иногда обойти этот контроль. Иначе почему этот фанат Джея Гамильтона все еще жив?

– Хочу… – он потирает выбритый подбородок, – вам кое-что показать, идите сюда, скорее!

Он разворачивается и направляется обратно к столу. Повозившись, берет какой-то листок и, дождавшись нас, легонько трясет им перед нашими носами.

– Плохо работаете… Что это?

На бумаге жмутся одна к одной корявые буквы.

– «Ваши гнилые газетки сгинут в огне народной правды. Как и вы сами». О… – Элм приподнимает брови. – А вам не говорили, что вы стелющаяся под власть сволочь?

– Элмайрушка, дело не совсем в том, под кого я стелюсь… – Газетчик зевает, прикрыв рот пухлой ладонью. – Дело в приложении, которое я получил к письму. Вроде как анонимный отправитель решил показать, что у нас завелся… конкурент, не подконтрольный Вану Глински.

Харперсон запускает руку в ящик и вытаскивает несколько сложенных страничек. Хм… газета – мятая, плохо напечатанная, с мелким шрифтом… «Правда»? Не припомню ничего с таким названием, хотя… стоп, а не такой ли размахивал Глински вчера вечером? От одного прикосновения буквы немного смазываются. Элм, склонившись к моему плечу, начинает читать:

– «…легенда, на которой паразитирует как партия Единства, так и партия Свободы, конечно, придумана не некими абстрактными «врагами Города». Авторы ее заседают там же, в белокаменной башне мэрии, и крепко держат в своих руках десятки поводков своей псарни… иначе почему Джейсон Гамильтон так и не смог обнаружить ничего, что помогло бы вернуться…» Харперсон, вы сдурели такое про нас писать?

– Я? – Редактор тычет пальцем себе в грудь. – Вы вообще слушали меня? Вы в своем уме? Чтобы я…

– «Что касается, к примеру, Отдела профилактики особых преступлений, это такая же ошибка, как само существование аппарата в нынешнем его виде…».

Элм сворачивает газету. Харперсон снова берет листы, расправляет их и недовольно шипит: